внутрь истории… Больница Глазго; 1 февраля 1947 г.; девочка; Глория Ровена; Реджинальд Бьютимэн, дипломат; Прунелла Бьютимэн (урожденная Мак-Уэрр); если состоят в браке, место и дата — церковь Святой Девы, Каир, Египет, и июня 1935 г.
Через минуту он вышел в соседнюю комнату и отыскал свой собственный входной билет, хранившийся в полиэтиленовом пакетике на дне его мешка с умывальными принадлежностями вместе с еще одним документом, написанным просто от руки, где значилось:
65 Элла 1 68 Дорис 5
66 Дженни 5 68 Верити 12
67 Дейрдра 3 68 «Росинка» (Мэри) 8
67 Сара Д. 7 68 Capa Л.11
67 Рут 10! 69 Лили 12* +
67 Ашраф 12! 70 Розмэри 10
68 Пэнси 11 70 Пейшенс 7
68 Дилькаш 2 70 Джоан 11
Шифр к этой таблице хранился у Кита в голове. Могу вам его открыть: число 1 означало «держание за руки», 2 — «поцелуи» и так далее, а 10 означало «это» (Лилину звездочку можно было истолковать как «феллатио, переходящее в оргазм», а плюс — как «плюс проглатывание»). Вот так. Шестнадцать девушек, восемь явных успехов за пять лет… Китово свидетельство о рождении, с двумя «покойными», было более драматичным, нежели у Глории. Но эта, другая штука — этот журнал, переписываемый с каждым обновлением, — тоже давала ему понять, кто он такой.
В пять тридцать Шехерезада поехала в кабриолете из одного замка в другой и вернулась через час; вид у нее был по-детски кающийся, плечи подняты и зажаты. Состоялся ужин, его поверхностное натяжение, его выпукло-вогнутую пленку мимоходом ослаблял Уиттэкер. После того как Глория гордо удалилась, Шехерезада рассказала им об Адриано:
— Он вел себя очень корректно. Спокойно. Был, по-моему, довольно сердит. Я его не виню. Я попросила его приходить и дальше. Подчеркнула, что мы останемся добрыми друзьями.
— На это мы и надеемся по части Кенрика с Ритой, — сказала Лили. — Что они останутся добрыми друзьями.
— Вы надеетесь, — сказал Уиттэкер, — что они ночуют в правильных спальниках.
Кит смотрел, как уходит домой Уиттэкер. Кит смотрел, как уходит наверх Лили…
И вот — ружейная комната, без малого полночь. Лось неумолимо пялится на окружающее своими мраморными глазами. На полу, на тигровой шкуре, в седле по-индейски, лицом вбок — Кит очутился лицом к лицу с запретной доступностью, с непонятной открытостью Шехерезады. Что это за алфавит, который ему не прочесть? На ней было облегающее платье темно-розового цвета с пятью белыми пуговками спереди, шедшими с интервалом в шесть дюймов; она то и дело почесывала маленькую красную припухлость на более бледной стороне предплечья, куда прошлой ночью вонзил свой шприц комар. Кит пребывал в обычном своем состоянии, а именно в следующем. Каждую вторую минуту он слышал, как небеса хихикают над его выдержкой, а каждую другую минуту, в промежутках, заливался белым потом при мысли о заполненной серой и смолой яме у себя в душе.
Вечер, по-видимому, подходил к концу. Кит беззаботно (и невежественно) разглагольствовал о замке, о том, как экстерьер порой кажется ему скорее трансильванским, нежели итальянским (есть в нем некий заколдованный штришок).
— Лучший эпизод в «Дракуле», — продолжал он, — это когда он слезает с парапета — головой вниз. Спускается, чтобы вволю насытиться этой девушкой.
— Головой вниз?
— Головой вниз. Прилипнув к стене, как муха. С Люси Уэстенра он уже разделался. Искромсал ее — в образе дикого зверя. Теперь пришла очередь Вильгельмины. Он кусает ее три раза. И заставляет пить его кровь. И с этого момента она в его власти.
— Мне страшно. — Она понизила голос. — Что, если на меня нападут по пути наверх? Мне страшно.
Что же до
— Но ведь я тебя защищу, — промолвил он.
Они встали. Они пошли вверх по лестнице, что вилась вокруг бальной залы. На площадке, расположенной в нише, она произнесла:
— Наверное, мы уже довольно прошли.
— Подожди. — Он поставил трехсвечный канделябр на пол и медленно выпрямился. — Тебя предали. Я — восставший из мертвых. Я — князь тьмы.
Итак, он притворялся Дракулой (руки его были по-вампирски подняты и напряжены), а она притворялась его жертвой (руки ее были сжаты в поклоне или молитве), он надвигался на нее, а она отступала и даже полуприсела на выгнутую крышку деревянного сундука, и лица их оказались на одном уровне, взгляд к взгляду, вздох к вздоху. И вот у них появились входные билеты на другой жанр… в мир вздымающейся груди и пса с капающей слюной, летучих мышей и сов, потоков и опасных бритв и затянутых зеркал, где все было дозволено. Он окинул ее взглядом всю, сверху донизу; растянутые промежутки между ее пуговками — рты улыбающейся плоти. Все, от горла до бедра, — все было перед ним.
Она подняла ладонь к его груди, остановившись на полдороге, — и он, словно от толчка, шатнулся вбок, и что-то загрохотало, и покатились три трубки свечного сала с мерцающими фитилями, и они засмеялись — роковой смех, — и внезапно все было кончено.
Потом Шехерезада пошла дальше вверх, а Кит пошел дальше вниз. Он пересек двор под глупой невинностью луны. Он поднялся в башню.
И вступил в безумие ночи.
О, теперь-то я знаю, что должен был сказать и сделать.
Esprit de l'escalier[58] — дух лестницы, ах, если бы ты сказал, ах, если бы ты сделал. И все-таки насколько более неизгладимо это было, когда лестница была
Собираясь, заслоняя, предвещая, смыкаясь над Шехерезадой, он чувствовал почти непреодолимую силу. И предмет, который не сдвинуть. Какова была природа затруднения, какова была его форма и масса? Он повернулся к спящей фигуре рядом и прошептал:
— Как ты могла так со мною
Кит уже не первую неделю понимал, что избранный им план был чем-то вроде противоположного самоусовершенствованию. Но он и в самом деле не представлял себе, какой долгий путь перед ним лежал.
— Ты небось думаешь, я правда рыжая или нет? Так я ж того, уничтожила доказательства. До-го-по- го-след-го-не-го. Вообще-то я настоящая — глянь, какая у мене под мышкой щетина. Вот. Знаешь, а я знаю девушку, у которой
Прости меня, Рита, за это краткое отступление, но я только что заметил вену, которая проходит через лоб Кита, пульсируя слева направо, — в нем рождается мысль. И я должен отойти в сторону, отступить, устраниться… Так, что касается Дилькаш, тут я свое мнение выразил ясно; насчет Пэнси же я ему устроил настоящую выволочку. Если бы прошлой ночью он замкнулся на Шехерезаде, что ж, тут быстро возникли бы последствия, которые он до сих пор намеренно отказывается взвесить. Но что он задумывает в данный момент (видите это червеобразное движение, с востока на запад, по его лишенному морщин лбу?)… Говоря словами, которые будут ему ясны, он завелся от собственной испорченности: corruption, от лат. corrumpere, Кит, — «портить, подкупать», друг мой, от cor-, «в целом» + rumpere, «ломать». Прости меня, Рита,
