Вдруг канадцы и краснокожие испустили радостный крик и удвоили рвение.

Река была покрыта пирогами, наполненными солдатами.

Главнокомандующий подошел с 1200 свежего войска.

В ту же самую минуту полковник Бурламак из двухзамаскированных батарей открыл внезапно ужасный и меткий огонь по фортам Освего и Св. Георгия.

Англичане остолбенели.

Было десять часов утра.

Англичане сознавали, что погибли, но исполняли свой долг как храбрецы, хотя понимали, что спасение невозможно и полное поражение только вопрос времени.

Англичане не могли понять, откуда взялась за одну ночь эта двойная батарея, выросшая внезапно, подобно вулкану, из недр земли. Они спрашивали себя, как удалось французам возвести эту батарею на высотах, господствовавших над Освего и Св. Георгием, и не возбудить притом ни малейшего подозрения.

Смелость и ловкость французов в этом деле смущали их.

Офицер, принявший начальство по смерти Мерсера, был храбр, он принадлежал к той все еще громадной английской колонии, которая прошла поле битвы при Фонтенуа и уступила только пушкам. Названный офицер, в то время еще молодой человек, отличился в этом памятном деле; но ему постоянно приходилось служить в Европе, и он недавно прибыл в Америку. Татуировка краснокожих, их способ ведения войны, их ужасные крики пугали его. Он считал их чуть ли не за демонов, и один вид их заставлял его содрогаться.

Действительно, эта американская война ни в чем не походила на европейскую, многие французские и английские офицеры никак не могли привыкнуть к жестокости и неистовствам краснокожих и предпочитали жертвовать своей карьерой, чем подвергать себя опасности быть скальпированными или вынести пытки индейцев.

Гарнизон английских фортов упал духом; к довершению несчастья, непрестанный огонь батарей полковника Бурламака производил ужасное опустошение, снаряды попадали во все места крепости, и солдаты нигде не находили себе прикрытия, что их окончательно деморализовало, тем более, что их сдерживали и не давали им возможности отвечать; это была уже не битва, а бойня.

Новый комендант совершенно потерял голову. Несмотря на свой протестантизм, он молился всем святым и наконец, придя в отчаяние, попросил перемирия.

Полковник Меренвиль по приказанию главнокомандующего согласился.

Огонь был тотчас же прекращен, и парламентерский флаг поднят над фортами англичан и в лагере французов.

Бомбардировка началась только накануне, а между тем опустошение, произведенное ею, было значительно, и потери со стороны англичан весьма чувствительны; англичане надеялись некоторое время, что граф Лондона, имевший под своим началом 8000 человек, вышлет им, согласно своему обещанию, две тысячи солдат на помощь, но Леви, со своим 3000-м корпусом, так беспокоил графа Лондона, что у него не было возможности сдержать данное слово. Единственное, что он мог сделать, так это отправить полковнику Мерсеру охотника с весьма коротенькой запиской, в которой сообщал, что не в силах помочь фортам, и просил полковника действовать, как он найдет лучшим. Комендант не получил этой записки. Курьер попался в руки Тареа, который оскальпировал его, а записку передал командующему.

Английский и французский офицеры, каждый в сопровождении десяти солдат и трубача, несшего парламентский флаг, вышли из рядов и остановились между двумя армиями.

Свидание было непродолжительно, как и следовало ожидать.

Англичанин очень хорошо знал, что ему не на что надеяться, и француз получил приказание настаивать на своих требованиях. После обмена первыми вежливостями полковник Меренвиль спросил у англичанина, каковы его желания. Англичанин, довольно свободно говоривший по-французски, сказал:

— Господин полковник! Батарея, поставленная вами на высотах, причинила нам серьезные потери.

— Я не мог предотвратить этого, милостивый государь. Оба офицера были в одинаковом чине.

— Для вас все возможно, милостивый государь. Вашим приказаниям тотчас повинуются.

— Позвольте сказать вам, что это замечание кажется мне необыкновенным. Итак, что было бы вам угодно?

— Я желал бы, чтобы вы прекратили огонь из этой дьявольской батареи, — сказал англичанин с невозмутимой флегмой.

Меренвиль не мог удержаться от улыбки.

— Извините меня, — сказал он, — за это видимое нарушение вежливости с моей стороны. Но ваше требование чересчур наивно. Устраивая эту батарею, имелось в виду, главным образом, нанести вам как можно больше вреда, и, судя по вашим словам, цель достигнута.

Английский офицер прикусил себе губы.

— Насколько мне кажется, милостивый государь…

— Ваше положение безнадежно; я могу прекратить огонь из батарей, но с условием, чтобы вы сдались со всем вашим гарнизоном.

— Не торопитесь, полковник, — отвечал англичанин, силясь улыбнуться иронически. — Дела наши, слава Богу, еще не так плохи.

— Нет, к несчастью, они очень плохи. Ваше положение безнадежно, я сказал вам это и повторяю еще раз.

— Вы забываете, что граф Лондона с восемью тысячами человек находится недалеко отсюда и может каждую минуту явиться нам на помощь.

Граф улыбнулся.

— Вы надеетесь на это? — спросил он.

— Граф Лондона дал мне слово, — отвечал англичанин, выпрямляясь.

— Он не сдержит своего слова.

— Господин полковник! — воскликнул парламентер, нахмурившись.

— Мне тяжело огорчать храброго офицера, но вы должны все знать, полковник.

— Что вы хотите сказать?

— Граф Лондона, ваш начальник, послал к вам охотника, который попался в руки к моим краснокожим и был убит ими; этот человек нес записку. — При этих словах Меренвиль вынул из кармана письмо английского главнокомандующего и подал его парламентеру, говоря: — Вот это письмо, оно было адресовано полковнику Мерсеру, о смерти которого графу Лондона ничего не было известно.

Английский офицер поспешно схватил письмо.

— Вам известны наши условия, — продолжал Меренвиль, — я их не изменю ни в каком случае; даю вам час » на размышление. Если по прошествии этого времени вы не дадите удовлетворительного ответа, огонь снова начнется по всей нашей линии. Дальнейшие разговоры между нами не привели бы ни к чему. Я удаляюсь, тем более что мои дикари начинают терять терпение; вы слышите их крики?

Действительно, уже несколько минут дикари страшно кричали.

Английский офицер содрогнулся; он поклонился графу, ответившему ему тем же, и оба офицера вернулись к своим войскам.

Меренвиль отправился поспешно в главный штаб главнокомандующего, который велел разбить свою палатку среди краснокожих и канадцев, чтобы иметь их под рукою, удерживать их от грабежа и скальпирования, что, впрочем, оказалось почти невозможным; индейцы глухи ко всяким доводам, нарушающим их военные привычки.

Часто бывало гораздо легче взять укрепленную позицию, чем принудить краснокожих строго соблюдать договор, заключенный с неприятелем; когда индейцы были с обеих сторон, то соблюдение каких бы то ни было правил оказывалось положительно немыслимым; краснокожие устремлялись друг на друга и вступали в ожесточенный бой ради удовлетворения ненависти к той или другой нации или своей племенной вражды.