нибудь грубое, его заменяли равносильным, хотя сущность оставалась та же.

Вечером было большое стечение в главной квартире, всякий наперебой спешил поздравить победителя, радость обратилась в энтузиазм; генерал доказал сразу свою храбрость и знание военного искусства, армия гордилась своим вождем, и последний солдат готов был положить жизнь за него.

Занятие Шуежена было исполнено при самых смелых условиях, какие когда-либо существовали в военных летописях.

Генерал Монкальм отлично знал это и в своей депеше к военному министру упрекал себя в слишком большой смелости и обещал не поступать так в другой раз.

Но Монкальм не принадлежал к славной школе Фонтенуа Tirez-vous memes. Он понимал войну, как вели ее римляне; он и шел на войну, как на бал, и глубоко презирал молодых удальцов-дворянчиков, которые своим непониманием дисциплины были причиною стольких постоянных поражений.

Военный министр Бельвиль с давних пор знал Монкальма, знал, что он один может привести дела в надлежащее положение и поэтому выбрал его; как видно, этот выбор был удачен, и война была ведена так, как должно; чтобы добиться своей цели, к несчастью, было слишком поздно, и все усилия Монкальма могли только отдалить катастрофу, но не отклонить ее; однако генерал поклялся исполнить до конца свою обязанность и делал это без жалоб и обвинений.

Главнокомандующий отдал свои приказания офицерам и с восходом солнца созвал их и всю армию на гласис крепости Св. Георгия. Что касается Освего — многочисленный отряд, состоящий из гренадеров и новобранцев, под начальством капитана Меренвиля должен был тотчас занять этот форт; англичане обещали очистить его заранее.

На другой день, при восходе солнца, т.е. около четырех часов утра, французская армия была выстроена к бою на гласисе, с заряженными ружьями, готовыми к стрельбе; канониры были на своих местах на батарее.

Офицеры, со шпагами наголо, занимали свой пост во главе своих батальонов.

Главнокомандующий, в полной форме, с блестящими орденами, окруженный многочисленным штабом, красовался верхом несколько впереди войск.

Англичане пробили сдачу на валу крепости и опустили английский флаг, который немедленно был заменен французским.

Барабанный бой ответил англичанам.

Тогда вышел комендант крепости в сопровождении всех своих офицеров.

Комендант поклонился генералу, обнажив свою шпагу, подал ее рукояткой Монкальму, говоря голосом, прерывающимся от стыда и волнения:

— Генерал, вот моя шпага, я надеялся быть счастливее, но, так как я побежден, я благодарю небо за то, что оно послало мне такого великодушного победителя, как маркиз де Монкальм.

— Благодарю вас за все лестные выражения, которые я имел честь выслушать, — отвечал главнокомандующий с утонченной любезностью. — Я обязан повиноваться приказаниям, полученным мною от моего государя и не могу изменить их; тем не менее я постараюсь смягчить их во всем, что будет зависеть от меня; возьмите свою шпагу, полковник, а вы, господа офицеры, слишком хорошо ею управляете, чтобы я лишил вас ее; вы военнопленные, но вы будете пользоваться относительной свободой; я потребую от вас только вашего слова и убежден, что вы окажетесь настолько честными пленными, насколько были храбрыми солдатами.

— Клянемся все, генерал! — закричали офицеры, глубоко тронутые тем, что генерал сделал им большое снисхождение.

Англичане очень дурно обходились с пленными, но Монкальм был слишком великодушен для того, чтобы следовать их примеру.

— Благодарю вас от своего имени и от лица моих офицеров за милость, которую доставило нам ваше великодушное сердце.

Скажем при этом, что накануне наличный список солдат и офицеров, весьма подробный и разработанный, был доставлен адъютанту генерала.

Офицеры и коменданты крепости сгруппировались немного позади главнокомандующего, потом вышли солдаты под предводительством унтер-офицеров; они прошли перед линией французской армии и, по мере того как проходили, складывали оружие. Вслед за солдатами вышли женщины и дети с плачем и стоном.

— Любезный полковник, — сказал тогда генерал, перегибаясь в седле, — потрудитесь, пожалуйста, успокоить этих бедных женщин, им нечего бояться диких, я велел их удалить, и они уже далеко теперь.

— О! Генерал, — вскричал растроганный комендант, — вы достойны во всех отношениях того высокого положения, которое дал вам ваш государь, мы беспокоились именно за этих несчастных и их детей.

Комендант и его офицеры поспешили пойти успокоить бедных женщин и объявить им те меры, которые генерал счел нужным принять, чтобы оградить их от опасности. Когда английские солдаты узнали, что Монкальм сделал для их жен и детей, они разразились громким «ура» в честь главнокомандующего и устроили ему настоящую овацию.

Главнокомандующий пригласил коменданта и его офицеров к своему столу. Около часа пополудни генерал распростился с комендантом и его офицерами, и они тотчас же отправились, конвоируемые сильным отрядом французских солдат.

Их должны были отвести в Луизиану, и генерал пожелал, чтобы его адъютант, капитан Меренвиль, вел отряд, составляющий конвой.

Поспешим добавить, что, несмотря на всякого рода затруднения, которые замедляли во многих случаях их поход, пленные прибыли живы и здоровы к месту назначения.

Вот каковы были результаты сдачи Шуежена: взято было 1600 пленных, сто тридцать пушек, огромные запасы хлеба, оружия и снарядов, которые послужили французской армии, пять военных кораблей и 52 пушки, двести грузовых лодок и т.д.

Для Англии эта потеря равнялась 15 миллионам.

Занятие Шуежена стоило французам 30 раненых и убитых.

Монкальм уничтожил укрепления трех фортов Шуежена и вернулся в Карильон, где занялся окончанием работ по защите этой крепости.

Это смелое занятие трех фортов, имевших гарнизон в 1800 человек и значительную поддержку в нескольких милях, тогда как французский генерал располагал только 1500 человек для атаки, представляет нечто чудесное, так как англичане имели еще большие морские силы, которыми, впрочем, не успели воспользоваться, настолько движения французов были быстры.

Этот захват расстроил планы англичан и доставил французам все выгоды кампании.

Исполнение плана удалось вполне!

Пока генерал Монкальм поддерживал честь Франции и выигрывал сражения против англичан, в Квебеке происходили события, которые, не производя большого шума, имели, однако, некоторое значение; мы должны объявить их читателю; но, для большей ясности, нам надо вспомнить графа Рене де Витре, которого мы давно покинули и к которому следует вернуться; граф Витре проспал без просыпу семьдесят два часа и, когда наконец проснулся, почувствовал сильную тяжесть в голове. Во время этого сна Кайман, послушный данному ему запрещению, не пытался заглянуть в маленький домик.

Как и предсказывал Матье, граф, проснувшись, решительно ничего не помнил.

Первым делом он оглянулся вокруг, чтобы дать себе отчет в том, что случилось; но все было в порядке: платье сложено на кресле, раскрытая книга, погашенная свеча — все ему доказывало, что не произошло ничего особенного; он сунул руку под подушку и ощупал свой портфель.

— Все в порядке, — пробормотал он, — вчера я чувствовал большую усталость по уходе своего гостя. Матье, вероятно, очень прозаично улегся и проспал дома, потому что, кажется, уже поздно.

Граф вскочил с постели и завернулся в халат.

— Странно, — прошептал он, — у меня голова не на месте, этот молодец, Матье, знатно пьет, он меня стоит; ну, да я знаю лекарство, — прибавил он, смеясь, — все это сейчас пройдет.

Он приподнял портьеру, отворил дверь в соседнюю комнату, вошел в столовую и налил себе полный