— Знаю. Иначе я не пришел бы.
Несколько минут прошло в молчании. Эрик смотрел в гаснущий восток, где необычайное нежно- багряное зарево сменялось по-зимнему ослепительным голубым небом, по которому медленно поднимался ярко-золотой солнечный диск. Коста смотрел на Эрика, и белизна волос казалась ему не менее слепящей, чем солнце.
Светило поднялось над горизонтом, и молчание, до того казавшееся легким и свободным, стало сгущаться, липкой пленкой оседая на губах. Крылатый не смог выдерживать его долго.
— Закон все еще нужен этому миру? — негромко спросил он.
Палач помедлил, кивнул. И добавил:
— Но «закон» — это далеко не единственная ваша проблема. Я рассчитываю на то, что ты это понимаешь.
— Братство? — уточнил Коста.
— И братство — тоже. Я не дам ответов, ты должен найти их сам. Они перед тобой, осталось только открыть глаза и увидеть.
От странных речей и неожиданной безапелляционности Эрика Косте почему-то стало не по себе. Но уточнять он не решился.
— Теперь ты свободен от наблюдения этого «закона» и его подручных, — продолжил тем временем визави, и крылатый вздрогнул, не в силах сразу осознать услышанное. С губ сорвалось только донельзя нелепое:
— Что, уже? Но как?
Эрик обернулся, взгляд его, не замечая преграды непрозрачных очков, поймал взгляд Косты — и внезапно Палач усмехнулся. Не зло, скорее даже доброжелательно.
— А ты ждал молний, светопреставления, магических пентаграмм и древних заклятий? — иронично произнес он. — Должен тебя разочаровать, этого не будет.
— Нет, я… — Коста смутился. В первый раз за многие, многие годы.
— Бывает так, что самое важное случается буднично, — обронил Эрик, вновь переводя взгляд в небо.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — нет, он понимал. Но боялся так, как никогда в жизни. Боялся проснуться.
— Я имею в виду то, что ты услышал. Ты свободен от «закона»… если это можно так назвать. Ты — свободен. Но не приведи Создатель тебе заставить меня пожалеть об этом, — Палач произнес эти слова негромко, даже почти мягко, но Коста почувствовал, как встают дыбом тонкие волоски на загривке. А Эрик тем временем продолжал: — Они об этом не узнают столько времени, сколько ты сам себя не выдашь. Наложенные на тебя запреты я снял. Теперь ты сам себя ограничиваешь. Не ошибись, это будет страшнее, чем если бы ты попал под наказание этого «закона». Это все… пока что. Мы еще встретимся. И не забывай о том мальчике, которого ты оставил сиротой, выполняя преступный приказ.
Коста вздрогнул, подался вперед, открыл рот, желая объяснить, оправдаться — в первую очередь, верно, перед самим собой — но Палач уже растворился в воздухе. Несколько минут крылатый молча смотрел туда, где только что стоял самый необычный из всех возможных визитеров, и думал о том, что перед Эриком оправдываться было бы глупо — тот и так все знал и понимал. Но — сказал. Обвинил — зная, что Коста не мог иначе.
Или мог?
Или — не обвинил? Может быть, просто преследовал некую цель, смысл которой Косте еще только предстоит постичь?
Только спустя несколько минут крылатый заметил, что маленький плеер, который Эрик за миг до ухода накрыл ладонью, лежит на подоконнике. Промелькнула и исчезла мысль, что Палач мог его забыть — не тот он… человек, чтобы что-то забывать.
Коста осторожно притронулся кончиками пальцев к белому металлу корпуса. Реликвии ценнее у него не было.
Управление оказалось простым — наверное, в силу отсутствия множества лишних функций, которыми грешили современные плееры. Крылатый настроил воспроизведение в случайном порядке, закрыл глаза и нажал на «пуск».
Звенели струны, пела скрипка, мелодия летела к звездам, и Коста летел вместе с ней, наконец-то понимая, что могут дать ему крылья, до сих пор воспринимавшиеся исключительно как оружие и инструмент передвижения. Осознание накатывало волна за волной, минута за минутой расцветали, обретая смысл своего движения.
Он больше часа просидел, невидяще глядя в голубой квадрат неба за окном. Он осознавал.
А потом резко поднялся на ноги, одним прыжком взметнулся на подоконник, и прыгнул, расправляя крылья.
Коста ожил.
III. II
Побледневшие листья окна Зарастают прозрачной водой, У воды нет ни смерти, ни дна…
Каждый месяц казался холоднее предыдущего. Каждая неделя и каждый день.
В этом не было бы ровным счетом ничего удивительного, если бы не один момент, требующий уточнения: месяцы, недели, дни и часы холодали уже больше года.
Первое время она надеялась. Как на работу ходила в любимый ресторан, всякий раз заказывая одно и то же, и сидела за тем же самым столом — только на его месте. И удивляла поначалу официантов, привыкших, что красивая шатенка приходит одна, а покидает ресторан в компании нового кавалера. Не спала ночами, стоя у приоткрытого окна, пока температура в комнате не опускалась до уровня заоконной зимы, потом закрывала раму, сидела неподвижно часами на кровати, завернувшись в одеяло, и смотрела в снежную круговерть за окном. Забывалась тяжелым сном под утро, вскакивала к благословенной первой паре, позволявшей погрузиться в учебу и не думать ни о чем. Она стала лучшей студенткой своей группы — но это не принесло ни радости, ни даже удовлетворения. Вечером она снова шла в ресторан, и очень быстро начала замечать надпись «Извините, столик зарезервирован» на информационном табло того самого стола. Она приближалась, и надпись гасла, официанты знакомо кивали и не предлагали меню, через десять минут принося такие же, как тогда, бокалы. И смотрели не осуждающе, как раньше — теперь в их взглядах было сочувствие.
Когда миновала зима, она перестала надеяться. По-прежнему ходила в институт, работала над своими проектами для Велеса — но отстраненно, безэмоционально, словно ей было все равно, какой результат принесут ее труды. Собственно, ей и было все равно. Велес видел, что с девушкой что-то не так, он пытался с ней поговорить и помочь, но… что он мог сделать? Конечно же, ничего. Велес достаточно быстро это понял, как и понял, что лучше не лезть к соратнице в душу.
Незаметно прошла весна. Она ходила на занятия, иногда — в ресторан. Работала, загоняя себя до полусмерти, чтобы можно было сразу заснуть и не думать, не вспоминать.
А потом погиб Велес. Рухнуло все, что держало ее в этой жизни. Она пришла на его похороны одной из последних. Молча стояла у гроба, не отводя взгляда от воскового лица единственного человека, который еще был ей дорог. Быстро вышла из зала, когда усыпанный цветами ящик почти бесшумно двинулся в пасть кремационной печи.
Вечером она долго сидела в горячей ванне, медленно поглаживая пальцами острый кухонный нож, но так и не решилась. Ночью ей приснился Крылатый. Утром она вновь начала надеяться.
Нет, это не было любовью. Это было чем-то другим… или же просто чем-то, гораздо большим, чем любовь. Это было… как предназначение в старых фэнтези-сказках. Приговор.
Прошло лето, прошла осень. Прошел год со дня встречи. И надежда вновь угасла.
Она все чаще задумывалась о том, чтобы оборвать это бессмысленное и никчемное существование.
