странные концерты.

Петро потом объяснял своим односельчанам:

- С голоду и не так еще запоешь! Я сначала, считай, спал и не прислушивался, а потом смотрю, а на меня два рогатых черта прут! С обеих сторон подступают и рогами нацеливаются, будто кишки из меня хотят выпустить. А козы с голоду уже и веревку мою сжевали. Теперь за вагон принялись - стенки так дружно обгрызали, что вскоре могли и дырки появиться! Ну! Я тогда за топор и на улицу!

Поезд в это время стоял в поле перед светофором, Петро выскочил из вагона и начал рубить зеленые кусты в полосе отчуждения. Нарубил, бросил в вагон, еле успел сам туда вскочить, потому что поезд уже тронулся.

Но теперь кормовая проблема уже была решена. На каждой станции или перед светофорами в поле Петро выскакивал из вагона и рубил все зеленое, все, что видел глаз, все, что сгрызут его валютные пассажиры. Неизвестно еще, как бы все это обернулось, если бы это были простые, низкопородные козы: может, и подохли бы от таких случайных и часто несъедобных кормов. Но Петро вез высокопородных животных, за ними тысячи лет, поэтому Петровы козы съедали все подряд, ели вечнозеленые насаждения, хвойные и лиственничные породы, с колючками и без колючек, сочное и сухое. Они сожрали бы и светофоры, и водокачки, и станционные здания, а может, даже и рельсы. Петро невольно выступал спасителем нашего железнодорожного хозяйства. Но разве же люди умеют надлежащим образом ценить благородство? О страшном человеке, который выскакивает из вагона и неистово рубит на станциях все зеленое, полетели вокруг самые странные слухи, его рисовали каким-то взбесившимся истребителем, врагом зеленого царства и всей окружающей среды, всполошились должностные лица, встревожилось общественное мнение, зазвучали гневные голоса: 'Куда же смотрит милиция?'

Железнодорожная милиция попыталась задержать странного человека с топором. Но тот чуть было не огрел молоденького милиционерика, подступившего к нему на каком-то разъезде. Тогда решено было устроить целую облаву на порубщика. Однако из-за несогласованности действий, железнодорожного расписания и непредсказуемого передвижения вагона с козами получалось всегда так, что облава ждала Петра в одном месте, а он выскакивал из своего вагона в совершенно ином и рубил, аж щепки летели.

Когда наконец вагон с козами прибыл куда нужно и встречать его выехала целая делегация во главе с самим товарищем Жмаком, то увидели они худого, заросшего человека с неистовыми глазами, увидели, как соскочил он на землю и, ни на кого не обращая внимания, кинулся к месту посадки и начал там рубить ветки.

- Держите его! - закричал Жмак. - Это у него буржуазные пережитки.

С огромным трудом удалось уговорить Петра бросить топор. Не хотел никого слушать, хорошо, что Зинька Федоровна догадалась взять с собою Вустю, и та сманила своего мужа ароматами теплых плескачей со сметаной. Петро швырнул топор в сторону, сел на землю возле вагона и молча начал есть плескачи. Козы смотрели на него, тихо мекали, а из вагона вылезать не хотели, хоть ты их режь. Понравились им наши посадки у железных дорог!

Вся торжественность задуманной Жмаком церемонии полетела, как говорится, вверх тормашками, то есть собаке под хвост. Но ведь валютные козы привезены, вот они, а за ними - Жмакова слава и хвала!

- Нужно премировать Беззаботного за успешное выполнение задания, сказал Жмак Зиньке Федоровне. - Почему председатель сельсовета не выехал встречать такого героического гражданина?

- Председатель сельсовета стал в оппозицию, - объяснила Зинька Федоровна. - Он не хочет признавать коз.

- Признает! А будет упираться, объясним как следует!

Но пока товарищ Жмак собирался объяснить дядьке Вновьизбрать, начали происходить необъяснимые вещи с Петром Беззаботным. Оказалось, что дикая страсть рубить все зеленое, все растущее и плодоносящее не пропала в нем, а обретала все более угрожающий размах. Не помогали ни Вустины плескачи, ни бабкины лекарства, настоянные на березовых почках и на чебреце. Не рубил Петро только когда спал. Как только просыпался, то где бы ни был - в хате или на телеге - тотчас же хватал топор и рубил все, что зеленело перед глазами. Вустя дала знать сыну Ивану в райцентр. Иван срочно привез врача, прибыли они удачно: Петр как раз спал.

Врач был молодой и увлекался модным психоанализом.

- Мне надо только побеседовать с больным, и я вам даю гарантию, что все это у него пройдет, - пообещал он Вусте.

- Вы с ним только на дворе беседуйте, - попросила Вустя, - потому что если, проснувшись, увидит, что в хате, схватится за топор, бежит во двор и начинает рубить! Уже вырубил и сирень, и бузину, принялся за вишни и яблони...

- Все ясно, - почти весело потер ладони врач. - У вашего мужа синдром закрытого помещения.

- Да не знаю, то ли это циндрон или не циндрон, - заплакала Вустя, - но и на телеге, пока едет да спит, то ничего, а проснется - соскакивает на землю и рубит, что видит.

- Синдром движения или перемещения в пространстве, - еще с большим удовольствием потер руки врач. - Нет ничего проще, как лечить такие случаи.

- Ох, хотя бы! - взмолилась на него Вустя. - Да я вам и вишневочки, и индейку приготовлю, и...

Врач прервал поток ее обещаний.

- Наука не нуждается ни в каких вознаграждениях. Для нее главное торжество ее идей. А с вашим мужем сделаем так...

'Молодой, да ранний', - восторженно подумала Вустя, слушая врача.

А совет его был такой: вывезти сонного Петра в степь, выпрячь коней из телеги и так оставить. Беззаботный проснется, полежит, посмотрит - потолка над головой нет, движения тоже нет. Для синдромов - никакой поживы. Вот так полежит - и вылечится сам по себе.

КОЗОЭПОПЕЯ

(Конклюзия)[5]

Где-нибудь в другом месте совет врача выполнили бы просто и без лишних выдумок. Где-нибудь, да только не в Веселоярске.

Здесь же все сделали по-своему. Петра действительно вывезли в степь, но не просто в степь, а на Шпили, так что телега, на которой спал Беззаботный, была видна отовсюду! Под Шпилями же собралось довольно веселое товарищество, чтобы проследить, как проснется Петро и что он будет делать.

Петро спал долго и сладко. Жаворонки пели над ним - только убаюкивали еще сильнее. Солнце припекало - он только разомлевал. Но подал голос желудок, Петро прислушался к его голодному зову, еще малость полежал с закрытыми глазами, а потом наконец проснулся окончательно. Взглянул вверх не потолок его хаты, а небо. Взглянул вокруг - неподвижный, как сон, простор. Пошарил за поясом - топор торчал там, но рубить не хотелось. Да и не просто не хотелось, а противно было от самого воспоминания о рубке. Петро сел на телеге, протер глаза, потянулся, почесал грудь, потом выдернул топор из-за пояса, размахнулся и швырнул как можно дальше от себя. Выбросил топор и засмеялся. Потянулся с еще большим удовольствием и засмеялся еще громче. Соскочил с телеги, походил немного, вроде бы даже затанцевал, потом захохотал во всю мощь:

- Го-го-го! Га-га-га!

А снизу, от подножья Шпилей, вторили ему обрадовавшиеся веселоярцы:

- О-хо-хо! Ох-хо-хо!

Так у Петра Беззаботного наступил катарсис, то есть очищение и высвобождение от козоэпопеи, но, к огромному сожалению, этот катарсис не задел дядьку Вновьизбрать по той простой причине, что он, как известно, решил уйти на заслуженный отдых, передав свой пост Грише Левенцу.

Вот так оно и бывает: одного машина с ног до головы грязью заляпает, а он отряхнется - и ничего, на другого же эта грязь только полетит и не достанет до него, а он обидится так, что и не утешишь. Взрослые тоже бывают как дети. Им часто бывает жаль себя. И хочется плакать.