Знатоки поэзии могут возмутиться. Дескать, это вовсе не стиль Весеннецветного, а стиль нашего прославленного модерного поэта! Весеннецветный, вне всякого сомнения, даже слов таких не знает, он мог бы сказать разве лишь вот так: аноним хорошенький и аноним пригоженький, аноним радёхонький и аноним тихохонький, ласковенький и так далее.

Что тут скажешь, чем оправдаешься? Разве лишь сошлешься на старинную книгу, в которой написано: 'Ешь, что перед тобою лежит, а инде не хватай'.

Тем временем в Веселоярске произошло ретардирующее[13] событие. В книге автора 'Львиное сердце' (глава II) со ссылкой на классиков объясняется, что такое 'ретардирующий'. Тут же можем сказать только, что это событие немного затормозило ход дел и нашего повествования, но остановить не могло никак.

Что же это за событие? Может, отказ (с криками и угрозами) нового преподавателя физкультуры Пшоня идти с учениками в поле на уборку кукурузы? Или первая открытка от Недайкаши в ответ на ежедневные Гришины послания (Недайкаша ответил: 'Ваш вопрос решается')? Или весть о том, что товарищ Жмак не может прибыть в Веселоярск на третью жатву по состоянию здоровья?

Да нет. Событие, собственно, было мелкое, случайное, просто бессмысленное, но задевало оно главного нашего героя, поэтому приходится о нем рассказывать.

В одно прекрасное утро (такой роскошный зачин выдуман в литературе очень давно, и грех было бы не воспользоваться им!) в Гришином кабинете появился человек, который был точной копией преподавателя физкультуры Пшоня и отличался от него только одеждой: на нем был костюм в широченную полоску, галстук в полоску еще более широкую, в руках он держал импортный плащ (серый в полоску) и черный берет.

- Здравствуйте, - сказал мужчина чуточку измененным (не таким скрипучим, как у Пшоня) голосом.

- Здравствуйте, - ответил Гриша.

- Шпинь, - сказал человек.

- Пшонь? - уточнил Гриша.

- Нет, Шпинь, - улыбнулся гость.

- А я говорю, может, все-таки Пшонь? - упрямо повторил Гриша.

- Я вам по буквам, - еще искреннее улыбнулся Шпинь-Пшонь, - вот слушайте: шило, пилка, ирха, нос, мягкий знак. Шпинь. Очень просто.

- А что такое ирха? - поинтересовался Гриша.

- Специально нашел слово на 'и', означает: замша из козьей кожи. Деликатнейшая замша.

- Одну минуточку, - попросил Гриша. - Подождите, я сейчас.

- Да, пожалуйста! - воскликнул тот, пристраивая свой плащ, свой берет и поудобнее располагаясь на диване.

Гриша выскочил к Ганне Афанасьевне.

- Наш исполнитель здесь?

- На месте.

- Пошлите его, пожалуйста, в школу, пусть посмотрит, где там этот Пшонь.

- Сейчас и послать?

- Немедленно!

Гриша возвратился в кабинет. В черта-дьявола, в переселение душ, в ведьм и домовых не верил, но все же мог предположить, что на него наслано какое-то наваждение, что на самом деле ничего не было, только примерещилось, показалось ему, и в кабинете никого нет и не было вообще никого, только видение двойника Пшоня и мерцание воздуха от слов, будто сказанных, а на самом деле лишь воображаемых.

К сожалению, мистика и чертовщина продолжались. Пшонь (или кто там такой?), рассевшись на диване, закинул ногу на ногу и помахивал нечищеным, правда из добротной кожи, башмаком.

- Государственные дела? - посочувствовал он Грише. - Знаю, знаю, сам не раз...

Гриша посмотрел на этого нахала. В самом деле Пшонь, только переодетый!

- Послушайте, - сказал он, - вы ведь по физкультуре, если не ошибаюсь?

- Ошибаетесь, да еще и глубоко! - добродушно хохотнул тот. - Я по культуре, но без всяких 'физ'! А про вас откуда? Очень просто. Был тут такой товарищ - Тавромахиенко?

'Ну, гадство, - подумал Гриша, - уже, наверное, и об этом есть заявление. А Пшонь откуда-то пронюхал - и потому весь этот маскарад'.

Вслух он произнес:

- Я уже и не помню...

- Да он тут у вас метеорно! Промелькнул - и нет. Несерьезный человек. Но запомнил. Все там, говорит, самое передовое и показательное. Только, говорит, ощущается нехватка чего-то, а чего именно, говорит, не пойму.

Гриша слушал и не слушал, потому что в голове у него вертелось только одно: 'Пшонь или не Пшонь? Еще одно заявление или не заявление?'

- Послушайте, - неожиданно прервал он пришельца, - вы тут что-то говорили о козьей замше...

- Про ирху?

- Вот-вот... Может, вы относительно козьей фермы?

- Козьей фермы? Не интересуюсь. У меня сферы намного выше. Благороднее. Вот я вас спрошу. Каким должно быть искусство?

- Искусство?

Переход от коз к искусству был таким неожиданным, что Гриша растерялся.

- Вот именно: искусство! - торжествовал Шпинь-Пшонь. - Не можете сказать? И не требую. Никто так сгоряча не скажет. А я скажу. Искусство должно быть чистым. Никаких примесей! Чистым и гордым. Это вам говорю я!

В дверь заглянул дядька Обелиск, и Гриша, даже не извинившись перед своим незваным гостем, выскочил к исполнителю.

- Ну что? Были? - шепотом спросил он.

- Был, - переминаясь в тесных туфлях, которые обувал только в сельсовете, бегая по селу босиком, сказал дядька Обелиск.

- И что? Пшонь где, в школе?

- А где же ему быть? Спит под телевизором, хоть ты над ним обелиск водружай.

- Спит? В самом деле? Вы сами видели?

- Да сам же.

- И вы убеждены, что это он?

- Видел, как вот вас.

- Пшоня?

- Да Пшоня же. Вы бы сказали, я бы его сюда привел, если надо.

- Нет, не надо. Благодарю. Все в порядке.

Гриша снова возвратился в кабинет, снова надеясь, что видение исчезнет и можно будет разве что вспоминать обо всем как о бессмысленном сне.

Гай-гай! Шпинь сидел на диване.

- Так как, говорите, ваша фамилия? - еще раз переспросил Гриша.

- Шпинь. Неужели никогда не слышали? У меня вот полный портфель рекомендаций, грамот, дипломов, наград и благодарностей. Пожалуйста!

Он соскочил с дивана, щелкнул замками портфеля и вывалил на стол перед Гришей настоящую скирду бумаг, у которых был такой вид, будто их жевал целый коровий комплекс.

- Для подтверждения и ознакомления, - усаживаясь снова на диван, кивнул на бумаги Шпинь. - Сам