– Вы несправедливы к нему, ваше величество!

– Несправедлива к Заубушу? Вильтруд, ты еще слишком мало знаешь.

– Я… я знаю все. Он хочет вас освободить, ваше величество.

– Заубуш?! Освободить меня?!

– Да. А вы…

Девушка заплакала еще сильнее.

– Успокойся, Вильтруд. Речь идет о моем освобождении. Зачем же плакать? Ты-то свободна…

– Вы не захотели… для меня…

– Для тебя? Что для тебя, Вильтруд? Говори. Я помогу, если буду в состоянии.

– От вашей воли… мое счастье…

– Благодарю тебя, дитя мое. Но ты можешь быть счастлива и не дожидаясь моей свободы.

– Барон велел, чтобы я… Чтобы я подговорила вас…

– Подговорила? К чему же?

Вильтруд вытерла глаза. Сверкнула ими печально и жалостно.

– Он обещает взять меня в жены.

– Тебя? Кому же?

– Себе! Ведь у него еще никогда не было жены. Ничего не было. Он глубоко несчастный человек!

Слово 'несчастен' никак не вязалось с Заубушем. Но какую же нужно было иметь душу, чтобы увидеть что-то человеческое в бароне?

– Он обещал взять тебя в жены?

– Да. Только при одном условии. Чтобы я подговорила вас бежать отсюда. Он вам поможет. Он уже все подготовил. Он добрый и хороший, а вы… отказываетесь. Почему вы отказываетесь, ваше величество?

Евпраксия не могла опомниться. Ведь столько раз убеждалась: в этом мире чье-то счастье и чья-то свобода возможны лишь ценой чужих несчастий и заточений, – а теперь нежданно предстало пред нею нечто невиданное: кто-то может стать счастливым благодаря ее освобождению! Странное счастье и еще более странная свобода, полученная такой ценой, не жестокой ценой, доброй, какой-то особенной человечной. Но если вдуматься?.. Бсе равно. Есть в этом обмене что-то не совсем чистое, все равно есть, коли замешан в дело такой человек, как Заубуш, да и маленькая Вильтруд плачет сейчас не потому вовсе, что ее императрица, отказав ей, остается в башне, а из-за разрушения своих надежд на свое счастье! На свете нет ничего бескорыстного. В своей доброте эта девица с ангельскими глазами тоже ведь безжалостно жестока, подобно Заубушу, императору, подобно всем, кто заботится прежде всего о себе, о собственной выгоде, собственной заносчивости, осуществлении собственных намерений и вожделений. У каждого по- своему это называется, а все одно и то же, и боязнь упустить собственный шанс – одна и та же боязнь.

Что ей, Евпраксии, должно было говорить и делать? Утешать Вильтруд?

Или: ты – мне, я – тебе, давай меняться, ровно дети малые?..

Приближалось утро. Некормленный сокол гневно завозился в сундуке, куда его запирали на ночь. Будут ли они с Вильтруд кормить его теперь, пускать сокола со своей башни в небо? Вроде бы ничего еще не случилось, но уже изменилось что-то. Вокруг. И в ней самой.

Внезапно Евпраксия до боли резко, отчетливо поняла, что предложение Заубуша 'выменять' Вильтруд на свободу – это единственный выход для нее, Евпраксии. Других не будет! И пусть страшно (Заубуш! Насильник Заубуш – освободитель?), пусть тут опять легко обмануться, ожидая заветных перемен судьбы, все-таки сейчас нужно радоваться представившейся возможности: хоть так, но ты становишься устроителем собственной судьбы, вырываешься хоть в какой-то мере из тенет мрачного повседневного существования узника, – отвратительнее этих тенет нет ничего на свете!..

В тот день аббат Бодо пришел неожиданно рано. Будто тоже не спал всю ночь, – правда, на его потемнелом, но тщательно выбритом лице трудно было вычитать следы каких-либо мирских волнений. С хмурой суровостью взглянул он на Вильтруд, и та исчезла мгновенно, разом забыв о своих надеждах стать баронессой. Каменно-суровым видом своим аббат хотел подействовать и на Евпраксию, но императрица сразу же разрушила молчание, пожаловалась:

– В эту ночь меня посетил злой дух, отче.

Бодо испугался и не скрыл этого.

Помолчав, произнес выжидающе-назидательно:

– Не все те духи злые, которые нам кажутся злыми, дочь моя.

Блаженны…

– Этот не принадлежал к блаженным, отче! Вы должны знать, как он выглядит, чтоб побороть молитвами, коли встретите его.

Она описала ему своего ночного гостя. Аббат, немного успокоенный, спросил:

– Надеюсь, ты-то поборола его молитвой?

– Он исчез сам. Прокричал: 'Ты недолго останешься здесь', – и исчез.

Как это понять?

Помолчали. Потом аббат объяснил: