приходить к нему тогда, когда вас не было еще... Поймите меня: я художница...

- Я вас понимаю, - сказал Отава, - понимаю, ведь я тоже почти художник...

- Мне говорили, что вы историк...

- Даже профессор и доктор исторических наук, - почти сердито произнес Отава, - но это чисто формально...

- Вы хотите подчеркнуть, что вы - не ординарный профессор и доктор? изменившимся голосом промолвила художница, словно бы сожалея о той откровенности, с которой она минуту назад разговаривала с Отавой.

- Да нет, просто хочу от историков перекинуться к вам, художникам, хотя и знаю, что это почти невозможно.

- Иконы? Древнее искусство? Это теперь модно. Даже более модно, чем абстракции. У нас в Москве, можно сказать, эпидемия среди писателей, среди артистов, о художниках не говорю - некоторые на этом даже зарабатывают.

- Не угадали. Вовсе не иконы.

- Архитектура? Как у Нестора: 'Откуда есть пошла Русская земля?' и 'Откуда малометражные квартиры стали суть?'. Но, кажется, эту тему у вас перехватили. Вам разве что осталось выступать в газетах.

- Тоже не угадали.

- Простите, я становлюсь слишком любознательной. А это почти всегда признак глупости.

Опять она словно бы отгадала мысли Отавы и снова - в который раз! удивила его своей проницательностью.

- Хорошо, я отплачу вам тем же самым, - сказал он, переходя к ней через шоссе и несмело прикасаясь к влажным белым ворсинкам на ее рукаве. Вы чуть ли не каждый день ходили в горы с этюдником. Разрешите поинтересоваться, удалось вам что-нибудь сделать за это время?

- Могу показать. - Она остановилась и посмотрела ему в лицо, и он увидел ее темные глаза и выразительные губы. - Завтра приглашу вас к себе и покажу. У меня отдельная комната, мне созданы все условия... Видите? Сегодня, к сожалению, не могу. Неприлично. А тем временем мы уже и пришли. Незаметно в разговорах и молчании. Вы не сердитесь на меня?

- Нет, - сказал Отава, хотя и понимал, что сейчас ничего не нужно говорить. А что нужно, не знал.

- Тогда спокойной ночи. - Тая улыбнулась.

- Угу. - На него нахлынула извечная его угрюмость. - Спокойной ночи.

Ночью ему приснилось, будто он плачет. Проснулся - и почувствовал, что лицо в слезах. Чтобы не будить соседей по комнате, тихонько вышел к умывальнику, посмотрел в зеркало. Красные, какие-то совсем маленькие, будто не его, глаза на скуластом некрасивом лице с большим носом и вялым подбородком. Снял пижамную куртку, открыл кран, долго плескался под холодной струей воды, снова посмотрел в зеркало. И снова не увидел ничего привлекательного. Костяк, на который природа забыла налепить мяса. В голове бились два слова - 'преславный - пресловутый', будто мухи о стекло. Пресловутый... преславный...

'Уеду, - подумал Отава, - завтра же утром уеду в Киев. Два дня - это ничто. Лучше потерять два дня, чем...'

До утра не уснул, завтракать пошел без малейшего желания, твердо решив сразу же после завтрака вызвать такси, уехать на аэродром и, купив билет, лететь, лететь.

Все разоспались после вчерашнего случая в 'Ореанде', на завтрак опаздывали, и Отава подумал, что так даже и лучше. Художницы тоже не было. Отава поковырял вилкой в тарелке, отхлебнул немного чаю и вышел из столовой. Навстречу ему по ступенькам поднималась Тая. Сквозь расстегнутое белое пальтецо вырывалось наружу яркое платье, которое сразу превратило Таю в женщину буквально во всем - в каждом движении, в каждом изгибе тела, в сверкании глаз. Он остановился, вспомнилось короткое всхлипывание из ночного кошмара. Не знал, что сказать, лишь смотрел на молодую женщину, которая уверенно одолевала ступеньки высокими ногами, обтянутыми модными узорчатыми чулками.

- Вы уже позавтракали? Так рано? - сказала она довольно будничным, как ему показалось, голосом. Отаве вдруг захотелось, чтобы она повторила вчерашнее приглашение посмотреть ее этюды, пригласила его сразу после завтрака, чтобы он потом смог еще вызвать такси и успеть на аэродром до отправления рейсового самолета на Киев. Она умела читать его мысли и настроения, поэтому должна была и теперь...

Но Таисия сказала совсем другое:

- А я, видите, принарядилась. Иду в кино. Сегодня показывают 'Дорогу' Феллини. Видели?

Он должен был сказать, что не видел, и сразу же напроситься пойти вместе с нею, но обида на Таю за то, что не захотела отгадать его желания, заставила ляпнуть неправду:

- Видел. Ничего особенного.

- Тогда, - она остановилась ступенькой выше Отавы и, щурясь, рассматривала его, - тогда вы пойдете и посмотрите еще раз.

- Зачем?

- А чтобы не говорили об этом фильме таких глупостей.

- Могу я иметь свое мнение? И вообще... - Он не выдержал и сказал почти умоляюще: - Могли бы вы не пойти на этого Феллини?

- Разрешите поинтересоваться - почему?

- Ну, пойдемте в другой раз. А сегодня... Я очень хотел бы взглянуть на ваши этюды.

- На мои этюды? - Тая немного заколебалась. - Ну хорошо. Но это можно и потом.

- Нет, я хотел...

- Ага, вам хотелось сейчас же. Может, мне и не завтракать?

- Да нет, позавтракайте.

- Вы разрешаете? Что же... Я подумаю во время завтрака, идти ли мне на Феллини или показывать вам эти... этюды.

- Боюсь, что вы меня можете не застать, - обиженно произнес Отава.

- Ага, решили ехать домой? И немедленно? Ну ладно. Я выпью чаю, а потом покажу этюды. Слабая женщина. Ничего не поделаешь.

Мелькнув перед глазами Отавы своим ярким платьем, она пошла в столовую.

А Отава стоял на ступеньках и растерянно улыбался всем знакомым, направлявшимся на завтрак. Что он наделал? Что натворил? И два слова, будто муха о стекло, бились у него в голове: 'Преславный... пресловутый...'

Прошли врач и инженер, виновато поздоровались с Отавой. Потом внизу на ступеньках появилась квадратная фигура поэта. Интересно, что скажет этот... Поэт приблизился, снизу посмотрел на Отаву, хрипло пробормотал:

- Прости, старик. Ничего не помню.

Отава отвернулся. Никто ничего не помнит. А он что - запоминающее устройство? Кибернетическая машина 'Днепр'? Преславный - пресловутый? Премного благодарен!

Тая выбежала на ступеньки, держа пальтецо в руках. Ее гибкое тело вырывалось из платья.

- Простудитесь, - сказал ей Отава.

- Зато покажу вам свое платье. Хотя забыла - вас интересуют этюды.

Она повела его в свою комнату. Длинный санаторный коридор. Дешевые копии картин на степах, ковровые дорожки, казенная показная чистота, хотя бы какой-нибудь беспорядок, который свидетельствовал бы об обыкновенном человеческом жилье.

- Так, так, - отпирая дверь, говорила Тая, - сейчас вы увидите... Покажу вам свои этюды... этюды...

Еще и не закрыв дверь, небрежно бросив на кровать свое пальтецо, Тая кинулась в угол, где виднелся этюдник и стопка полотен, натянутых на подрамники, стала выхватывать их оттуда одно за другим и почти швыряла на стол - Отаве для обозрения.

- Вот, вот, смотрите!.. Можете... вот!.. Пожалуйста!..

Четырехугольники загрунтованного полотна, большие и меньшие. Квадратные и прямоугольные. Готовые принять на себя краски и линии. Но нигде ни единого цветного пятнышка, ни единого