известии о смерти Владимира, многочисленные полчища печенегов ворвутся в пределы киевские; что русское море покроется греческими кораблями; что храбрый косожский князь Редедя, предводительствуя своими крылатыми полками, пронесется вихрем через царство Тмутараканское и раскинет шатры свои в заповеданных лугах княженетских и что бранный крик этой бесчисленной рати сольется в одно общее восклицание: «Да погибнет сын Святослава и княжит в великом Киеве Всеслав, правнук Аскольдов!»

Увлекающий жар, с каким говорил незнакомый, огонь, который пылал в глазах его, эти слова, исполненные уверенности и силы, поколебали наконец твердую решимость юноши. Помолчав несколько времени, он сказал:

– Веремид, ты напрасно обольщаешь себя ложною надеждою: если б я и согласился восстать против Владимира, если бы успех увенчал мое правое дело, то и тогда могу ли я быть государем великого Киева? Что значит название князя без любви народной? А возведенный в это достоинство тобою, я сделаюсь ненавистным для всех киевлян. Твое ужасное имя, неразлучное с моим…

– Да оно-то и будет тебе верным средством к приобретению народной любви, – прервал с живостью незнакомый. – Послушай, Всеслав, – продолжал он вполголоса, – когда все будет кончено, когда, провозглашенный князем Киевским, ты выйдешь на площадь пред храм Перунов давать суд по правде своим подданным, прикажи тогда привести меня пред ясные твои очи: я объявлю при всех настоящее мое имя, и ты вели казнить меня на лобном месте, как подлого предателя и злодея. О, верь мне, Всеслав, – одно это уже навсегда привяжет к тебе сердца всех киевлян! Они любили Ярополка, и тот, кто отомстит за смерть его, будет их отцом и благодетелем.

– Как, – вскричал Всеслав, вне себя от удивления, – ты хочешь, чтоб я для утверждения моей власти предал тебя в руки палача?..

– Чему же ты дивишься?.. – прервал хладнокровно незнакомый. – Да для чего же я и живу на этом свете? Если только по приказанию твоему поведут меня на казнь, то будь спокоен, Всеслав, – мгновение, в которое я преклоню на плаху главу мою, вознаградит меня за все претерпенные бедствия. О, как сладостно мне будет умереть с мыслью, что правнук Аскольда пирует за княжеским столом Владимира, что я возвратил ему наследие отцов его и, придав себя позорной казни, свершил до конца мой земной подвиг!

В эту самую минуту что-то похожее на глухой, однообразный топот пронеслось по воздуху и звуки каких-то невнятных речей слились с тихим ропотом Днепра. Незнакомый стал прислушиваться; вдруг взоры его помутились, побледневшие губы задрожали, волосы стали дыбом.

– Так, – сказал он прерывающимся голосом, – это вы, неоплаканные, неотомщенные тени! Это ваш радостный и прискорбный ропот! Чу! Слышишь ли, как застучали кости в истлевшем гробе твоего прадеда? Слышишь ли этот глубокий подземный стон?.. Пробудись, о, пробудись, Аскольд! Твой правнук здесь, у твоей могилы… Час мщенья наступил… меч занесен!.. Гибель за гибель, кровь за кровь!..

– Отмщаяй, от господа обрящет отмщение… – раздался едва внятный шепот.

Всеслав оглянулся: кругом не было никого, и только звуки тихих речей от времени до времени раздавались в отдалении.

– Всеслав! – продолжал с возрастающим жаром незнакомый. – Всеслав, ещё мгновение – и будет поздно!.. Клянись над могилою твоего прародителя исполнить заповеданное тебе отцом и матерью! Клянись в непримиримой вражде к Владимиру и всему его потомству!..

Всеслав не отвечал ни слова; он смотрел пристально на развалины и, казалось, не слышал речей Веремида.

– Ты молчишь? – вскричал незнакомый. – Ты колеблешься?.. Сын бездушный и недостойный потомок Аскольда!.. О, да будет проклят час, в который ты стал слугою Владимира! Да будут прокляты воспитавшие тебя подлым рабом! Да будут прокляты сами боги, ожесточившие твое сердце!.. Да, я проклинаю их!..

В эту самую минуту в развалинах раздался тихий и согласный клир.

– Чу! Что это? – спросил вполголоса незнакомый.

– Разве не слышишь? – сказал Всеслав. – Ты проклинаешь твоих богов, а они благословляют своего господа: это христиане.

Незнакомый нахмурил свое густые брови.

– Я и позабыл, – сказал он, – что здесь сходбище этих бродяг и нищих. Проклятые полуночники! Не слушай их, Всеслав!

Но Всеслав, по какому-то безотчетному побуждению, сделал уже несколько шагов к развалинам.

Вдруг яркий луч света блеснул в одном из заглохших травою окон разрушенной церкви, вся внутренность развалин осветилась – и Всеслав мог без труда различить, посреди небольшой толпы богомольцев, стоящую на коленях деву в голубом покрывале.

– Это она! – вскричал юноша.

– О ком ты говоришь? – спросил с удивлением незнакомый.

– Так это она – это Надежда!

– Безумный! Куда ты? – сказал незнакомый, загораживая ему дорогу.

– Оставь меня! – вскричал юноша, отталкивая Веремида.

Он побежал к самому окну. Глубокое молчание царствовало внутри разоренного храма, и один только тихий голос иерея раздавался под ветхим сводом горнего места: он молился о великом князе Киевском

– Пойдем отсюда, – сказал глухим голосом незнакомый, – я не хочу долее осквернять мой слух их безумными мольбами. Подлые рабы: Владимир презирает и гонит их, а они молятся о его здравии!

– А я! – прервал с живостию Всеслав. – Я вскормлен Владимиром – он не презирает, а любит меня он не гонитель, а государь и благодетель мой! И ты хочешь, чтоб я восстал против него?.. Нет, нет, никогда!

– Всеслав! – вскричал грозным голосом незнакомый

– Да, Веремид, – продолжал юноша, – когда господь не судил мне владеть Киевом по праву наследства, когда попустил чуждому государю завладеть достоянием моих предков, то да будет его святая воля! Не мне восставать против судеб его, не мне быть судьею Владимира, один бог карает венценосцев. Слушай, Веремид: здесь, пред храмом истинного бога, я отказываюсь навсегда от прав моих: не хочу участвовать в твоих преступных замыслах. Служить верой и правдой моему благодетелю и быть сыном добродетельного Алексея – вот все, чего жаждет душа моя!

– Как, ты хочешь лучше остаться безвестным сиротою?!

– Да!.. Если я не могу назваться правнуком Аскольда без того, чтоб не изменить чести и добродетели, то с радостью остаюсь безродным сиротою, которого государь, великий князь Владимир почтил названием своего отрока.

Неподвижный как истукан, бледный как смерть стоял незнакомый против Всеслава, устремив свои пылающие взоры на юношу, он, казалось, готов был одним взглядом превратить его в пепел. Несколько раз невнятный глухой ропот вырывался из груди его; проклятия, угрозы, слова мщения и гибели теснились на полуоткрытых устах его, и судорожная дрожь пробегала по всем его членам. Наконец он победил этот первый порыв своей неукротимой души; на лице его изобразилось не спокойствие, но какое-то холодное, мертвое равнодушие.

– Ну что ж, верный слуга Владимира, – сказал он с улыбкою, исполненною презрения, – о чем ты задумался? Иль ты не хочешь выслужиться пред твоим господином?.. Выдавай меня руками своему государю и благодетелю, влеки на позорную казнь! Но, может быть, ты боишься меча моего? – продолжал незнакомый, бросив его на землю. – Так вот он, у ног твоих! Иль нет – я и без оружия тебе не под силу! Ступай, беги, приведи сюда Владимировых воинов: я обещаю тебе не сойти с этого места. Только послушай, Всеслав: если не скоро найдут палача, возьмись уж ты сослужить и эту почетную службу! Да смотри, молодец, не осрамись! Стыдно будет тебе, воспитаннику Владимира, если рука твоя дрогнет, когда я, кладя мою голову на плаху, скажу тебе: «Ну что ж, правнук Аскольдов, чего ты медлишь? Не томи верного слугу твоего прадеда! Потешай своего господина, упивайся вместе с ним кровью того, кто называл родителя твоего другом, кто был сам вторым отцом твоим!»

– Я не ищу головы твоей, – сказал твердым голосом Всеслав, – даю тебе семь дней сроку, чтобы удалиться навсегда от пределов киевских; но знай, что по истечении сего времени я открою все Владимиру, – и тогда пеняй на себя, если ничто уже не укроет тебя от его поисков. Прощай!

Сказав эти слова, Всеслав пошёл скорыми шагами вдоль стены церкви и скрылся посреди её развалин…