Вошли мы с ним в учительскую. Там сидело несколько педагогов — мужчин и женщин. Учитель им что-то объяснил, и они тоже начали хохотать. Ко мне подошла женщина в очках и по-украински сказала:

— Иди, хлопчик, домой и скажи брату, что он записал тебя в еврейскую школу. Пусть придет к нам и заберет твои документы…

Весь мой рассказ Граник сопровождал хохотом. А когда я умолк, он с непонятной мне тогда удрученностью промолвил:

— Да, были еврейские школы, театры, издательства, а теперь остался только пятый пункт в анкетах…

Я не знал, что такое «пятый пункт», и отмолчался.

Наступила самая ответственная пора: надо было садиться за написание первого в своей жизни киносценария. Фильм уже значился в планах студии. Анатолий Михайлович предложил мне, поскольку было лето, забрать из Москвы семью и поехать под Ленинград в писательский Дом творчества «Комарово». Хлопоты о покупке путевок он взял на себя, хотя я уже был полноправным членом Союза.

Незадолго до отъезда в Ленинград в Симферополе вышла в свет первая моя «солидная» книга — сборник повестей и рассказов «Сердце солдата». В нем был напечатан и «Максим Перепелица». Из Крымиздата мне прислали несколько пачек книг, и я захватил с собой с десяток сборников.

Комарово явилось загадочной «планетой», населенной интересными людьми. Познавал их при помощи Граника — в столовой, в библиотеке, на прогулочных дорожках территории Дома творчества. Анатолий Михайлович нашептывал звучные фамилии и пояснял: этот — самый крупный специалист по Гоголю, а тот — по Шекспиру; этот — крупнейший переводчик с английского, а тот — с французского… Знаменитые литературоведы, критики, лингвисты, редакторы, издатели…

— А где же прозаики, поэты, драматурги? — спросил я однажды у Граника.

— Из прозаиков — ты пока единственный; можешь гордиться и дарить критикам свое «Сердце солдата», — с легкой насмешкой ответил Анатолий Михайлович. — Какой же из солдата драматург — еще посмотрим. Но для начала познакомлю тебя с настоящим драматургом.

Наша с Граником пикировка происходила у крыльца домика, в котором я поселился с семьей. Мимо нас проходил по гравийной дорожке коренастый мужчина. Граник учтиво поклонился ему и представил меня:

— Подполковник Стаднюк, начинающий киносценарист. — А мне сказал: Это — Евгений Львович Шварц. Знакомьтесь.

Тут с крыльца скатились мои дети: десятилетняя Галя и шестилетний Юра.

— Откуда вы, младое племя? — поразился Евгений Львович. — Будущие литераторы?!

В его удивлении был резон: в Дом творчества «Комарово» не принимали писателей с детьми. Для меня сделали исключение по ходатайству известного мастера кино, автора трилогии о Максиме кинорежиссера Григория Михайловича Козинцева, который согласился взять на себя роль художественного руководителя постановки фильма «Максим Перепелица». Его просьбу поддержали Александр Прокофьев и Вера Кетлинская, возглавлявшие Ленинградскую писательскую организацию.

А Граник тем временем с пристрастием расспрашивал Галю и Юру, смотрели ли они фильмы «Первоклассница», «Золушка» (называл еще какие-то):

— А ведь это дядя Женя Шварц их создатель! Смотрите на него, запоминайте!.. Когда-то мемуары будете писать.

Галя тут же пересказала Шварцу эпизоды из названных фильмов, Юра по малолетству «солидно» отмолчался. А я смотрел на Евгения Шварца с недоверием, зная склонность Граника к веселым и не всегда безобидным шуткам-розыгрышам.

В дверях террасы стояла моя жена Тоня, прислушиваясь к нашему разговору, и когда Евгений Шварц ушел, она сказала:

— Евгению Шварцу можно поклониться даже за одни сказки, написанные по мотивам датчанина Андерсена. Мне запомнились «Голый король», «Тень»…

— Ну, вот! Еще один специалист по чужому творчеству! — с насмешкой ответил я, полагая, что Анатолий Михайлович все-таки разыграл меня. Трудно ли сочинять сказки на отработанные мотивы?! Что получится, если я начну перелицовывать на свой лад романы Андерсена-Нексе?

Граник посмотрел на меня с ужасом, а Тоня с присущей ей застенчивостью стала увещевать меня:

— Ваня, ты, наверное, спутал Андерсена-Нексе с Гансом Христианом Андерсеном! Оба датчане!

— Ну и дьявол с ними! Ничего я не спутал! Помните, у Маяковского:

Я и предположить не мог, что со временем известный поэт и прекрасный человек Анатолий Кудрейко станет моим коллегой по работе в журнале «Огонек».

Граник умел быть въедливо-насмешливым. Он уже сидел на недалекой скамейке и делал вид, что умирает от хохота. А успокоившись, прочитал мне целую лекцию о творческой самостоятельности Евгения Шварца, его повестях, пьесах, литературных сценариях, о которых я и без него знал.

Однако все происходившее вокруг стало казаться мне неправдоподобным, особенно после того, как из-за поворота дорожки появился очень знакомый человек с большой окладистой бородой. Поздоровавшись с нами, он стал расспрашивать Галю и Юру, не болят ли у них животы, ибо, как он сказал, в столовой на завтрак подавали не очень свежий творог.

Бородача в это время окликнули с недалекой волейбольной площадки, и он, отвесив поклон, споро зашагал туда.

— Вылитый Отто Юльевич Шмидт, — сказал я Гранику. — Кто это? Небось специалист по Пушкину или Толстому?

— Нет. Специалист по Арктике. Он и есть — Шмидт. Академик и Герой Советского Союза.

— Чудеса!.. Почему в писательском доме?

— Где же еще смогут писатели его увидеть? На Северный полюс они не ездоки.

И опять поразившее меня «явление»: мимо нас прошагал живой Николай Черкасов. Поздоровался на ходу, спросил у Граника, не закрыта ли библиотека, и, широко ступая длинными ногами, удалился в направлении главного корпуса.

Я вопросительно уставился на Граника.

— Вон за забором его дача, — объяснил Анатолий Михайлович и, увидев бегущую по дорожке черную собачонку, позвал ее: — Комик!.. Комик, ко мне!

Песик — некрасивый, бородатый, с взлохмаченной шерстью, чуток повиляв хвостом, устремился вслед за Черкасовым.

— Ты и с ним знаком? — удивился я.

— Знаком! Иногда подкармливаю псинку конфетами.

«Какая тут может быть работа, когда вокруг такие чудеса?» — подумал я.

Граник будто уловил мои мысли и деловито сказал:

— Хватит развлекаться. Садись за письменный стол… Но для начала подари Шварцу свою книгу. Пусть прочитает «Максима Перепелицу». Может, посоветует что-нибудь старик.

Сделал я на книге робкую дарственную надпись и в обед вручил Евгению Львовичу… А уже после ужина Шварц высказал нам с Граником свои сомнения:

— Повесть в рассказах — это хорошо. Просматриваются готовые кинематографические эпизоды. Но ведь в книге повествование ведется от лица Максима. А для фильма надо совсем другое произведение — оригинальное, не простая экранизация повести. Удастся ли на языке кино сохранить интонацию рассказов,