костюма, глубоко вздохнул. Конечно, это существо и понятия не имело о 'тех, кто там живет'. Оно не видело звезды. И лишь изредка видело солнце. Только когда совсем ненадолго рассеивались облака. Плотная облачная завеса над Блестоуном почти всегда скрывала космос от глаз этого чудовищного создания.

Мысль: 'О! О! Небесный Дом! Я знаю! Знаю!'

В мысленных возгласах звучали восторг и ликование. Кеттридж с трудом верил в то, что они исходят из освещенной бушующей стихией головы страшного зверя.

И в то же время от них веяло человечностью и теплотой.

Мысль: 'Теперь я буду спать. Потом я буду насыщаться'.

С искренним простодушием аборигена громадный зверь выкинул из головы заповеди своей религии и повиновался приказам своего тела. Утомленный охотой. Лад-нар стал засыпать.

Мысли его тускнели и исчезали из головы Кеттриджа будто мглистые призраки, пока огромное животное пристраивалось на боку, полностью загораживая собой выход из пещеры. Наконец все мысли разом исчезли из взволнованного разума землянина. Зверь по имени Лад-нар уснул.

.. Кеттридж нащупал на поясе служебный револьвер. Зарядов там было достаточно, чтобы свалить порядочных размеров животное.

Потом землянин посмотрел на развалившиеся перед ним два с половиной метра выпуклых мышц и толстенной шкуры. Оценил он и небольшие размеры пещеры. Нет, не было никакой надежды убить зверя прежде, чем он разорвет Кеттриджа в мелкие клочья.

…да и вправду ли ему хотелось убить Лад-нара?

Эта мысль не давала Кеттриджу покоя. Хотя он и понимал, что должен либо убить зверя — либо умереть сам.

…и все же…

А снаружи бушевала молния, круша вокруг пещеры все подряд. Долгая буря началась.

Сквозь узкую щелку меж громадой зверя и скалой Кеттриджу было видно, как все мрачнеет и мрачнеет небо, по мере того как расходится буря. Что ни мгновение — то новая вспышка, — а огненные струи так и мечутся в воздухеНочь разбивалась в лепешку о дремучие джунгли и выла от злобы!

Кеттридж потер жесткую морщинистую щеку. Металлопластиковый капюшон здорово натирал кожу.

— Наверняка весь в волдырях, — пробормотал Кеттридж, поглядывая на спящего Лад-нара.

Температура атмосферы Блестоуна составляла малоподходящие для землянина 60 — 7 °C. Значит, температура тела зверя приближалась к 55С. Все это неотвратимо подводило к концу и без того уже завершавшуюся карьеру Бенджамина Кеттриджа — даже несмотря на надежную защиту изолирующего костюма.

Пожилой астроэколог ссутулился у стены — крошечный и жалкий рядом со скалистой громадой, — съежился, ощущая сквозь костюм грубую каменную поверхность. Это его почему-то немного успокоило.

Кеттридж знал, что поисковый луч с 'Иеремии Бентама' настроен на чувствительный элемент его костюмаНо знал он также, что прибудут за ним не раньше, чем кончится время поиска, — а оно истекало добрых часов через шесть- Кеттридж не был единственным экологом на посланном к Блестоуну исследовательском корабле, но денег им отпустили мало, и начальство старалось максимально окупить все затраты, оставляя поисковиков в одиночестве на полное время, положенное по инструкции.

Это полное время составляло еще шесть часов ожидания. Вполне достаточно, чтобы Лад-нар успел выспаться и проголодаться.

Кеттридж прокрутил все это в голове, взвешивая факты, оценивая информацию, прикидывая итог. Итог выглядел малообнадеживающим.

Впрочем, были у Кеттриджа и свои плюсы. К примеру, он знал о Лад-наре больше, чем зверь успел ему сообщить. Знал о религии Лад-нара, о всех его табу, о его — тут Кеттридж снова почувствовал комок в горле, — о его привычках приема пищи, об уровне умственных способностей и культуры. Зверь обо всем этом думал — и Кеттридж все перенимал.

'Да, нанимали-то тебя, кажется, не совсем для этого — верно, Бен?' подумал Кеттридж. Пораженный вначале вялостью и мутностью собственного мысленного обращения по сравнению с лад-наровским, он затем устало ответил себе: 'Нет, совсем не для этого'.

Кеттридж прикинул, как поступит Лад-нар, если он признается аборигену, что вовсе не посланник небес на тарелочке с голубой каемочкой, а всего-навсего усталый и издерганный представитель цивилизации, которой глубоко плевать и на Лад-нара, и на его религию. На Земле никого особенно не озаботит даже то, что его раса вымирает.

'Наверное, он меня, даже не прожевав, стрескает, подумал Кеттридж. Затем добавил: — Хотя он и так это сделает'.

Все получалось так нелепо! Еще двое суток назад Кеттридж находился на борту исследовательского корабля 'Иеремия Бентам', в одном годе пути от Капитол-Сити — а теперь нелегкая занесла его сюда — составлять главное блюдо трапезы блестоунского аборигена.

Но смеха не последовало.

Кеттридж не рассмеялся не только оттого, что устал и был уже не так молод. Он понимал, насколько уместно было бы ему умереть именно так и именно здесь. Да, вот подходящий конец. Все это неким образом вписывалось бы в Великую Схему Вещей. Лад-нар все делал естественно. Он защищался. Старался выжить.

'А это куда больше того, чем ты, Бен, последние десять лет занимался', — сказал себе землянин. Да, Бенджамин Кеттридж давно уже перестал бороться за жизнь. Он понимал это столь же отчетливо, как и то, что умрет именно здесь — далеко от Земли — на этой жаркой и влажной планете. 'Как хорошо, что я умираю не под тем солнцем'.

'Подумай об этом, Бен. Обмозгуй. Подумай сейчас когда все кончено и ты в свои пятьдесят шесть пулей выскакиваешь на тот свет. Подумай о плачущих и потерянных. Подумай и о тех крохах убежденности, которые наверняка тебя и спасли. Подумай, Бен. Подумай'.

А потом вся та история развернулась как флаг на ветру. Словно в какой-то сумрачной вселенной она вновь прокатилась перед Беном Кеттриджем. И почти мгновенно жизнь в этом призрачном мире сознания оказалась для него предпочтительнее существования вовне.

Кеттридж вновь увидел себя известным ученым, занятым работой над проектом, имеющим общечеловеческое значение. Снова остро почувствовал тревогу и неотвязную озабоченность опасностью этого эксперимента.

И опять он пережил тот разговор с Фенимором. Кеттридж слышал его яснее, чем доносившиеся снаружи неистовые раскаты грома.

— …а я считаю, Чарльз, так поступать не стоит. Случись что…

— Слушай, Бен, чудак ты старый! Ничего такого в принципе случиться не может. Случится только то, что мы сами запланируем. Не мне тебе объяснять, что Препарат безвреднее материнского молока. И все же ни к чему, чтобы до того, как мы его применим, о нем стало известно каждому встречному-поперечному. Это ублюдочное правительство имеет обыкновение уродовать каждое значительное изобретение — выворачивать его наизнанку, цепляясь к каждой мелочи, и откладывать внедрение. Потому-то мы сперва и продемонстрируем возможности Препарата — а уж потом позволим всяким кретинам о нем вопить. Когда все узнают его истинную ценность, нам конные статуи установят!

— Ну как ты не понимаешь, Фенимор? Технология синтеза пока еще содержит слишком много случайных факторов. Наверняка там какое-то существенное упущение… если бы я… только мог… его обнаружить…

— Прекрати, Бен. Не хотелось напоминать тебе о субординации, но ты меня вынуждаешь. Я человек мягкий… но уже лет двадцать, как Препарат моя самая сокровенная мечта. И я не позволю всяким бумагомаракам, что встанут на твою сторону, вынудить меня отложить внедрение. Все! В четверг мы испытываем Препарат!

Мечта. Мечта Фенимора. Мечта, что внезапно обратилась в кошмар с двадцатью пятью тысячами трупов и больницами, в восемь раз против обычного переполненными дико вопящими пациентами с заворотом кишок — несчастные скорее молили о смерти, чем о спасении.

Весь этот кошмар выпустил тонкие липкие щупальца, что захватили и Кеттриджа. Создававшаяся