черное мясо в трюмах чужих кораблей. Несутся сюда черт-те откуда — несутся, чтобы, как и я, оказаться на чужом берегу.

Зачем? По какой такой надобности люди и волны отправляются невесть в какую даль — чтобы в конце пути остаться в одиночестве?

Христос с высокой горы оглядывает весь Рио-де-Жанейро. Руки распростерты, беззвучная молитва стекает с каменных губ. Изваяли его итальянцы, водрузили на гору — пусть слепо глазеет в сторону Сахарной Головы. Еще в Христа вмонтировали лампочки. Раз в году (сами знаете когда) далеко-далеко в Ватикане щелкает выключатель — и Папа зажигает своего Cristo Redentor.

Это Христос богатых, тех, кто обитает в роскошных апартаментах. Христос шаркающих по голубым коврам в Жокей-клубе. Христос тех, кто вкушает фондю ориентале в «Швейцарском Шале». Христос тех, кто выплывает в залив Рио на гордых белых яхтах. Таких гордых и таких белых, что даже и не посмотри — ослепнешь. Таков Христос на горе.

Но Рио-де-Жанейро — город разительных контрастов.

Чего тут только нет. От белых яхт, Жокей-клуба и роскошных апартаментов — до скопищ жалких лачуг, лепящихся к склонам холма, где бедняки содранными до мяса ногтями цепляются за жизнь в своем тропическом раю. Зовут их здесь фавеллас. Где-то чуть ниже большого Христа, но выше богатых, разместились потомки негров с Золотого Берега. Ходят друг другу по головам, ютятся в хижинах, кое-как слепленных из бросового шифера и обломков досок, насквозь прогнивших на жуткой жаре. Город над городом, что будто лоскутное одеяло покрывает пологий склон. И есть там над ними еще холмик, поменьше. И на этом холмике воздвигли они еще одного Христа. Христа бедняков.

Они не знатные дебилы. Не бумагомараки, проводящие тонкие и бессмысленные параллели между громадным белым Христом на горе и маленьким черным Христом на холме. Они знают только, что он — Христос Избавитель. И нет у них достаточно крузейрос, чтобы прокормить своих рахитичных детей. Нет у них лишних сентавос, чтобы купить дешевые сальные свечки и поставить их в уличной церковке. Но Христос избавит их. Обязательно избавит.

Они одиноки. Одиноки на собственной земле. Христос не избавит их. Никогда. И люди их никогда не избавят. Проживут они свои дни подобно волнам от берегов Африки — и разобьются о побережье безжалостного бытия.

Они ничем не лучше вас. Или меня.

Я пришел к этой книге с чистыми руками. Знаю, что работу свою сделал хорошо. Чего ради гадать, что будет дальше?

Я провел барьер, обозначил позиции, выбрал оружие и огласил боевой клич. Зачем?

Затем, быть может, чтобы окончательно себе уяснить, о чем идет речь в моих рассказах последних лет. А речь там, по-моему, о том, что человек возводит для себя темную завесу от мира, который сводит его с ума. Что давление слишком велико, а машины слишком часто ломаются. И что в одиночку никто с этим справиться не может. Надо думать по-новому, иначе любить — открывать в себе такую любовь, о которой мы раньше и не подозревали. А если делом чести оказывается насилие, надо идти на него, справляться, жить с чувством вины за содеянное — и двигаться. Двигаться дальше.

И как бывает со всякой моей книгой, вначале мне кажется, что это хорошая книга. Даже лучшая моя книга. Потoм мне доходчиво объясняют, что все совсем не так. Что вот тут я имел в виду вот это (чего мне, признаться, и в голову не приходило) — и что я вообще изгадил все, что только мог, ибо отродясь не обладал ни талантом, ни интуицией. Сейчас я об этом переживать не способен. Какнибудь потом, Бог даст, запереживаю и постараюсь исправиться, но прямо сейчас я удовлетворен.

Хотелось бы мне поведать вам кое-что по поводу этих рассказов. Самую-самую малость, ибо, как точно выразился Джордж Эрнсбергер, мой редактор в «Эвоне», «на самом деле ничего интересного ни об одном из когда-либо написанных рассказов сказать нельзя — включая порой и самые лучшие». Но о возникновении и написании некоторых из них, может, и стоило бы кое-что поведать если и не ради проникновения в суть творческого метода данного автора, то хотя бы для пополнения рабочего материала у идущих той же дорогой.

Рассказ «Зверь и т д.» задумывался как эксперимент. Изначально задумывался. Я рассматривал его как серьезное начинание в области формы и стиля. Теплый прием его теми читателями, что пожелали отправиться со мной и проверить, достигну ли я своей цели, дает мне повод поделиться некоторыми мыслями относительно авангарда — как внаучной фантастике, так и в целом.

(А рассказ, кстати говоря, не последовательное повествование. Он написан в циклической форме — как если бы некоторое число событий одновременно случились на ободе некоего колеса. Причем одновременность событий по всему ободу разделяется искусственными барьерами времени, пространства, измерения и мысли. А в конце концов все сходится к одному в центре — в ступице колеса.) В последние два-три года «авангарду» в умозрительной литературе определенными критиками и самозваными историками жанра приписывалась необходимость быть неразрывно связанным с некой загадочной категорией, что помечена биркой «Новая Волна». Множеству совершенно несхожих писателей — от Филипа Хосе Фармера до Томаса Диша — налепили куда надо красивую наклейку «писатель Новой Волны». Список осчастливленных растет изо дня в день, с явлением народу каждого нового журналиста.

Олдисс, Браннер, Боллард, Саллис, Зилазни, Дилэйни, Муркок, Спинрад, Энтони, Вильгельм… — короче, все, кроме Паншина и Нивена (которые упорно не желают).

Все они в то или иное время удостаивались причисления к «Новой Волне». И все как один свою принадлежность отрицали.

Куда ж тут без меня? Из-за рассказов типа «Зверь, в сердце мира о любви кричащий», да еще из-за составленной мной на грех антологии «Опасные видения» и меня сунули в тот же безразмерный мешок особого пошива.

Так вот. Для протокола и для тех, кому все нужно разжевывать. Я не считаю, что в умозрительной литературе существуют категории наподобие «Новой Волны» (как, кстати говоря, и что какое-то произведение можно пометить тошнотворной аббревиатурой НФ — хотя и не надеюсь, что чуждые жанру обозреватели Обретут достаточно вкуса, чтобы отказаться от этого удобного жаргонно-ублюдочного ярлыка). А считаю я, что «Новая Волна» — всего лишь расхожее журналистское клише, приветствовать которое могут только совсем безмозглые критики и сторонние обозреватели. Не хватает им ни духа, ни глубины, чтобы понять: это богатство голосов суть многие волны. И каждая волна — писатель.

Хотя мне уже надоело без конца мусолить этот термин, скажу еще вот что: «Новая Волна» просто- напросто включает в себя писателей, которые занимаются своим делом. И не более. Сравнивать то, что делаю я, с тем, что делает Чип Дилэйни, — просто чушь. Проводить параллели между, скажем, рассказами Болларда, где содержится кодификация образа «героя нашего времени», и рассказами Олдисса об «ЛСД- войнах» — тяжелое помешательство. Пытаться слепить в один комок таланты столь расхожие, как поэтичный Зилазни и поэтичный Саллис, — прямое оскорбление.

И все же нельзя отрицать: нечто происходит. Вы, мистер Джонс» ни хрена в этом не смыслите, но знаете, что оно происходит, — вот вы и называете это «Новой Волной». Так проще. Вроде бы и кретином себя уже не чувствуешь. Да, мистер Джонс? А? Не слышу!

Да, нечто происходит. Происходит в том, что я называю умозрительной литературой, вы называете научной фантастикой, а прочие козлы кличут НФ. Происходит и в университетских кампусах, и в рок- музыке, и в испанском Гарлеме, и вообще повсюду. А происходит просто-напросто то, что самый передовой народ полнее открывает себя все новому и новому опыту, а также разным способам выражения. (Сегодня человек, отвергающий все экспериментальное только потому, что оно, мол, экспериментальное, уже достоин не обвинения в тупости, а простой жалости. Вроде тугоухого, колченогого или невосприимчивого к цвету — короче, слегка дефектного.

Был я тут как-то в Рио на вечеринке у Харта Спрейджера вместе с прочими светилами мировой фантастики, и Харт положил на крутилку что-то из Джимми Хендрикса. Только я себе заторчал — ведь с самого прибытия не слышал ничего, кроме паскудной самбы и еще какого-то музыкального зловония, — как подходит будто бы элегантная супруга одного из светил, морщит рыло и спрашивает: «Ах, неужели вам и вправду нравится этот шум?» Я промолчал. Хрена ли мне? Из нее и так уже песок сыплется.) Так что все происходящее происходит сегодня повсюду.

И вот Спинрад в «Джеке Барроне» отвешивает громкую плюху правящим кругам за их способы