Снова пустил в дело стетоскоп. В конце концов взглянул на нас троих и сказал:

– Пульса совсем не слышно.

Дональд в ужасе прикрыл рот рукой и отпрянул к стене.

– Он что, умер? – недоверчиво спросил Раймонд. – Это шутка?

– О черт, я же вижу, что он шевелится, – сказал я, указывая на то, как опускается и поднимается его грудная клетка. – Он не умер. Я же вижу, что он дышит.

– Он мертв, Пол. Заткнись! Я так и знал. Я знал! – выдал Дональд.

– Я сожалею, ребята, – произнес врач, тряся головой. – Как это произошло?

– О господи! – взвыл Дональд.

– Заткнись, не то двину, – сказал я ему. – Слушай. Он не умер.

– Ребята, сердце не бьется и пульса нет. Зрачки расширены. – Поднимаясь, врач тяжело крякнул и показал на Гарри: – Этот парень умер.

Никто не произнес ни слова. Я посмотрел на Раймонда, который уже не выглядел чересчур обеспокоенным, а в его взгляде читался ответ: «этот-шарлатан-с-катушек-съехал-уматываем-отсюда». Дональд по-прежнему пребывал в расстройстве, повернувшись к нам спиной. Медсестра, сидя за столом, без особого интереса наблюдала за нами.

– Не знаю, что сказать вам, – выговорил врач, – но приятель ваш умер. Проще говоря, больше не жить ему на этом свете.

Гарри приоткрыл глаза и спросил:

– Я же не умер?

Дональд завопил.

– Нет, умер, – произнес Раймонд. – Заткнись.

Состояние Гарри не особо шокировало врача, тот что-то пробормотал, присев на колени рядом с Гарри, и снова проверил его пульс.

– Уверяю, пульса нет. Этот парень мертв.

Он говорил это, хотя глаза Гарри были открыты и он моргал. Врач снова воспользовался своим стетоскопом.

– Ничего не слышу.

– Минуточку, – сказал я. – Э-э, послушайте-ка, доктор. Думаю, мы отвезем нашего друга домой, хорошо? – Я осторожно подошел к нему. Мне показалось, что мы находимся в больничной преисподней или где-то в том районе. – Вы, это самое, не возражаете?

– Я умер? – спросил Гарри, он стал заметно свежее и захохотал.

– Скажи ему, пусть заткнется! – завопил Дональд.

– Никаких сомнений, что приятель ваш умер, – пробормотал врач, немного смутившись. – Может, хотите, чтобы я провел кое-какие анализы?

– Нет! – сказали одновременно Дональд и я. Мы стояли и наблюдали за тем, как смеется якобы

мертвый первогодка Гарри. Мы ничего не сказали. И хотя доктор Фибес не переставал настаивать на том, чтобы провести кое-какие анализы на «трупе нашего друга», в конце концов мы отвезли первогодку домой, но на заднее сиденье Дональд рядом с ним не сел. Когда мы вернулись обратно в кампус, была почти половина девятого. Я все просрал.

Сегодня никаких дел, отправляюсь на мотоцикле в город, болтаюсь, покупаю пару кассет, потом возвращаюсь в Бут и смотрю «Планету обезьян» по видаку Гетча. Я люблю эту сцену, когда Чарлтон Хестон немеет от обезьяньей пули. Он сбегает и неистово носится вокруг Города Обезьян, и в тот момент, когда сеть смыкается у него над головой, гориллы ликующе отрывают его от земли, а он обретает голос и вопит:

– Уберите от меня свои вонючие лапы, чертовы грязные обезьяны!

Я всегда любил эту сцену. Она напоминает мне ночные кошмары, которые у меня были в младших классах, или вроде того. А затем, когда я собираюсь отправиться в душ, вижу, что Сифилитик (мерзопакостный выпускник 78-го или 79-го) стирает свое гребаное белье в моей душевой. Он даже не преподает здесь, просто навещает старого преподавателя. И мне приходится все дезинфицировать за этим уродом при помощи спрея «лизоль». Вечером после ужина у меня в ящике еще одна записка. В них ничего такого особенного-то и не бывает, так: «я тебя люблю» или «ты красивый» – такого плана. Я подумывал, что эти записочки подбрасывали мне в ящик Тони и Гетч, но слишком уж много их было, чтобы считать это шуткой. Кто-то серьезно мной заинтересовался, и мне определенно было весьма любопытно.

Потом, уже в Буте, после ужина смотрю телик в комнате Гетча, и там некий высокий хипан с замасленными волосами по имени Дэн, ставший типа образцовым студентом колледжа, который трахал Кэндис в прошлом семестре, разговаривает с Тони. Времени полдевятого, в комнате холод, меня знобит. Тони с этим чуваком заводят горячий спор о политике или вроде того. Это пугает. Тони совсем уже напился и теряет контроль над собой, потому что с его мнением не соглашаются, а Дэн, от которого несет, как от половика, не стиранного лет двадцать, не перестает ссылаться на левых писателей и называть полицию Нью-Йорка «нацистами». Я говорю, что меня однажды избили полицейские. Он улыбается и отвечает:

– А вот и пример как раз.

Я пошутил. Я странно себя чувствую, тело болит. Наблюдаю, как люди спорят о нацистах. Мне нравится. По субботам отстой.

Теперь я уже на вечеринке, и мне не найти Кэндис, так что тусуюсь рядом с бочкой, разговариваю с ди-джеем. Иду в уборную, но какой-то урод заблевал весь пол, и только я собираюсь уйти, как натыкаюсь на Пола Дентона, который шел по коридору, и я смутно припоминаю, что разговаривал с ним вчера вечером, я киваю ему, выходя из заблеванного туалета, но он подходит ко мне и говорит:

– Извини, что я не пришел.

– Да, – говорю, – жаль.

– Ты ждал? – спрашивает он меня.

– Ждал? Да, – говорю. Не все ли равно. – Я ждал.

– Господи, я очень сожалею, – говорит он.

– Слушай, все в порядке. На самом деле, – говорю я ему.

– За мной не заржавеет, – говорит он мне.

– О’кей. Ладно, – отвечаю я. – Мне надо отлить, о’кей?

– Да, естественно. Я подожду, – улыбается он.

После того как я смыл мочой блевотину со стульчака, возвращаюсь обратно по коридору, а Дентон все еще там, с налитым для меня пивом. Я благодарю его, что еще-то мне остается, и мы идем обратно в общую комнату на вечеринку, куда подгребли уроды из Дартмута. Я понятия не имею, каким образом они оказались в кампусе. Должно быть, охрана пропустила их шутки ради. Так что эта тупая богатенькая братва, все в «Брукс бразерс», подходит ко мне, пока я жду, что Дентон принесет очередное пиво, и один из них спрашивает:

– Как дела?

– Не особо, – отвечаю я, и это правда.

– Где тут вечеринка «Приоденься и присунь»? – спрашивает один из них.

– Будет позже, – говорю я ему.

– Сегодня вечером? – спрашивает меня тот же.

– В следующем семестре, – привираю я.

– Ой, бля. А мы-то думали, что это она и есть, – говорят они, совсем огорчившись.

– По мне, так это на Хеллоуин смахивает, – говорит один из них.

– Пидарасы, – говорит другой, глядя по сторонам и кивая. – Пидарасы.

– Извините, парни, – говорю я.

Возвращается Дентон, протягивает мне пиво, и мы разговариваем все вместе. У них начинается раж, когда диджей заводит Сэма Кука из старого, и один из них хватает неплохую первокурсницу и пускается с ней в танец, как только начинается «Twisting the Night Away»[8]. Меня тошнит от этого. Оставшиеся дартмутские уроды лишь жмут друг другу руки по-братански. Они почему-то все в зеленом. Дентон пристально смотрит на них и спрашивает: