может стать еще более зловещей, чем она уже есть, они мне ответили: «Она станет гораздо более зловещей, Виктор», а затем покинули меня.

— Но я… привык жить среди толпы, — пробормотал я в пустоту.

Мимо меня по бесконечным коридорам ковыляют бесчисленные старцы, медленно карабкаются по десяткам широких трапов, бродят по палубам, заблудившись, но при этом притворяясь, что все в порядке, а корабль все плывет и плывет.

На второй вечер я снова уныло поужинал в «Queen's Grill.» Сомелье, с которым я подружился, заказав ему бутылку красного вина средней паршивости за 200$, спросил, не хочу ли я поужинать за капитанским столом с семейством Машиоки вместо того, чтобы сидеть в одиночестве, но я сказал Бернару, что это исключено, поскольку недавно я гнусно приставал к их старшей дочери — толстой, мрачной девочке-подростку, которая постоянно терлась в своей футболке с надписью «ДОГОНИ ЖИЗНЬ» возле клеток для животных, навещая своего «котика». Сомелье с серьезным видом кивнул мне, принес еще одну маленькую баночку белужьей икры, порекомендовал паштет из гусиной печенки и вновь вернулся к своим делам, в то время как я продолжал безразлично жевать. Затем я спустил еще одну тысячу из денег Палакона в рулетку, где вновь ставил на «двадцать одно», и отправился в «Капитанский бар», а там нашел оператора по имени Феликс, сгорбившегося над огромной порцией бренди и курящего сигареты «голуаз» одну за другой. Я пристроился рядом с ним, и мы побеседовали в принятом здесь «зловещем» стиле.

— Что за дела? — спрашиваю я, предварительно заказав бокал шампанского — наверное, уже десятый за этот вечер. — Ты ведь тот парень, который все это снимает?

— Можно и так сказать, — заявляет Феликс.

Он говорит с сильным акцентом непонятного происхождения.

— Вот я и говорю, — подчеркиваю я. — Что у нас выходит? Я просто хочу услышать мнение профессионала.

— Должно получиться лучше, чем в прошлый раз.

— А что ты снимал в прошлый раз?

— Картина называлась «Тсс! Осьминог!» — Феликс выдерживает паузу. — Это была третья часть тетралогии, снимаемой на деньги Теда Тернера, работа над которой близится к завершению. Первая часть называлась «Берегись! Осьминог!», вторая «Осторожно! Осьминог!». Четвертая часть имеет предварительное название «Держись подальше от этого осьминога!». — Феликс снова вздыхает, рассеянно смотрит в свой бокал и продолжает: — В третьем фильме актерский состав был очень сильный. Очень круто сыграла Кристин Скотт Томас, не менее круто — Алан Алда, а Эл Шарптон подписался сыграть самую крутую роль — отца Уитни Хьюстон, крутого гарпунщика. — Феликс вновь замолкает. — Дэвид Хассельхофф — первая жертва осьминога. — Пауза. — Какая ирония судьбы, верно?

Повисает напряженная пауза, во время которой я мучительно перевариваю информацию. Затем, окончательно сбившись с толку, я нерешительно спрашиваю:

— Так что, осьминога так и звали — Тсс?

Феликс смотрит на меня в упор, затем вздыхает, делает знак бармену, чтобы тот налил еще одну порцию бренди, хотя еще не закончил ту, что стоит перед ним.

— Ну и как моя игра? — спрашиваю я нетерпеливо.

— О, у тебя все получается, — вздыхает он, а затем выдерживает паузу, перед тем как, тщательно выговаривая каждое слово, произнести: — Ты ведь у нас… что-то вроде… знаменитого незнакомца — Боже мой!

Тут он зевает и роняет голову на стойку бара.

Я осматриваюсь по сторонам, не обращая внимания на всю эту симуляцию мировой скорби со стороны оператора.

— Да, телки тут встречаются реже, чем моржи в Африке, верно?

— Пора тебе завязать с твоими дурацкими бреднями, Виктор, — говорит Феликс, внезапно посуровев. — У тебя несколько ограниченный взгляд на мир.

— Чего это на тебя накатило, брат?

— Ты что, не читал сценарий до конца? — спрашивает он. — Не знаешь, что с тобой должно случиться?

— Послушай, солнце мое, это кино уже почти снято. — Я чувствую какое-то смутное полубеспокойство и спешу избавиться от него: — Я импровизирую, врубись. Я доигрываю по инерции, зайка.

— И все же будь начеку, — говорит Феликс. — Ты должен быть начеку. — Он залпом допивает остатки своего бренди и внимательно наблюдает, как бармен ставит перед ним новый коньячный бокал. — Тебе стоит быть внимательнее.

— Что-то у нас беседа не задается, — зеваю я. — Пой-ду-ка я пить шампанское куда-нибудь в другое место.

— Виктор, — говорит Феликс. — Ситуация становится несколько… эээ, рискованной.

— О чем ты это, Феликс? — вздыхаю я, соскальзывая с табурета. — Просто позаботься о том, чтобы свет падал правильно, и не вздумай устраивать мне фокусы.

— У меня возникают опасения, что проект… плохо продуман, — говорит он, сглатывая слюну. — Такое ощущение, что сценаристы постоянно что-то меняют по ходу. Впрочем, к этому привыкаешь. Но тут что-то другое…

— Пойду-ка пить шампанское в другое место, — вздыхаю я, подбрасывая на ладони стодолларовую фишку из казино.

— У меня такое ощущение, будто сюжет вырвался из-под контроля, — говорит он мне вслед еле слышным голосом.

В постели мне наконец приходит в голову прекрасная идея выкурить большой косяк, одновременно слушая в плеере бутлег Nirvana, который одолжил мне Джерри Харингтон, и каюта освещается только трансляцией с носовой камеры плывущего по курсу корабля, и голос мертвеца убаюкивает меня, и в мое сознание все настойчивее и настойчивее стучится сон, сопровождаемый чьим-то голосом — который настойчиво кричит «алло! алло! алло!», пока все не тонет в безмолвии.

Еще один солнечный и даже ласковый денек, но постоянно дует встречный ветер, и я стою на палубе с бассейном, держа полотенце в руках и демонстрируя всем привлекательно дикое лицо, заросшее щетиной как у рок-звезды; на мне тугая майка Gap, темные очки приспущены ради девицы, лежащей в одном из двух десятков стоящих в ряд шезлонгов, девица же — вылитая Жюльетт Бинош (разумеется, если бы Жюльетт Бинош была блондинкой и родилась в Дарьене, штат Коннектикут): высокая, похожая на статую, с великолепным брюшным прессом, ну, может быть, слегка перекачанная, но это компенсируется большой и мягкой на вид грудью, выпирающей из прозрачно-белой короткой блузочки, в то время как очертания само собой разумеющихся в подобном случае длинных ног отчетливо прорисовываются под короткими брючками леопардовой расцветки. На столике рядом с ней — номера «Vogue», «Details», тот выпуск «W», в котором есть я и Хлое, «Vanity Fair» и «Harper's Bazaar», придавленные, чтобы ветер не унес их за борт, маленьким кувшинчиком с холодным чаем, и я подчиняюсь инстинкту и вхожу в кадр, почувствовав добычу. Девушка начинает рыться в огромной торбе с надписью «Chanel» — и тут тушь для ресниц внезапно выскальзывает у нее из руки, а я элегантно нагибаюсь за ней — тщательно отрепетированный жест, который, как говорят, особенно мне удается.

— Спасибо, — говорит она с наигранной скромностью, и голос ее кажется мне смутно знакомым.

Она извлекает из торбы с надписью «Chanel» пачку сигарет «силк кате» и непринужденно закуривает. По этому знаку я направляюсь к пустому соседнему шезлонгу.

— Устраивайтесь, не стесняйтесь, — говорит она чересчур громко, потому что слушает плеер.

Я замечаю коробку от нового альбома Трики, торчащую из торбы с надписью «Chanel», мысленно пролистываю в голове все отчеты о концертах Трики, прочитанные мной, а также все детали моей прошлой жизни, имеющие отношение к Трики, — в общем, все, что может пригодиться для общения с девушкой, которая выглядит как вылитая Жюльет Бинош.

Хотя на палубе слишком холодно, чтобы снимать майку — к тому же она и так почти ничего не скрывает, я все же выскальзываю из нее, не снимая темных очков, расстилаю на шезлонге полотенце и