аккуратно срезая каждому из них верхнюю часть головы, а на другом ряду острый кусок обшивки вонзается девушке в лицо, рассекая его на две половины, но не убивая ее до конца.

Основная загвоздка заключается в том, что очень многие из пассажиров совершенно морально не готовы к тому, что им сейчас придется умереть, поэтому, когда самолет резко теряет еще триста метров высоты, они, охваченные паникой, начинают блевать.

Внутри фюзеляжа ломается еще что-то.

В следующий момент рев усиливается, скорость, с которой самолет разваливается, увеличивается, и люди снова начинают гибнуть волнами.

Кто-то вертится в воздухе, отчаянно молотя руками и ногами, но затем и его, закрутив пропеллером, высасывает из корпуса наружу; зацепившись об острый швеллер, тело разрывается на две половины, причем верхняя успевает зацепиться руками за край обшивки и держится так некоторое время, пока пальцы не разжимаются. Какой-то молодой человек все время кричит: «Мамочка! Мамочка!», пожа зазубренный кусок металла не пришпиливает его к сиденью, но он не умирает, а только теряет сознание от болевого шока — умрет он позднее, когда самолет неуклюже рухнет в лесной массив, потому что люди гибнут волнами.

В салоне бизнес-класса все залито кровью, чья-то голова обмотана кишками, выпавшими из того, что осталось от женщины, сидевшей через два ряда впереди, и люди кричат, визжат и завывают от ужаса.

Авиационный керосин, начинающий просачиваться в салон, ускоряет наступление смерти.

В одном ряду все пассажиры залиты кровью и завалены внутренностями разрезанных пополам пассажиров, сидевших в соседнем ряду.

В другом ряду — одни только туловища, обезглавленные листом дюраля, а кровь, смешанная с керосином, вездесуща.

Запах керосина почему-то заставляет пассажиров осознать простой факт: тот, что вскоре они навсегда расстанутся со своими близкими — матерями и сыновьями, братьями и сестрами, женами и мужьями — и что их ждет неизбежная смерть в течение ближайших нескольких десятков секунд. Они осознают, что надежды на спасение нет. Но из-за осознания неотвратимости чудовищной смерти время начинает растягиваться, секунды становятся тем длиннее, чем ближе гибель, и те, кто пока еще остается в живых, болтаются в салоне несущегося к земле воздушного лайнера, непроизвольно вереща, рыдая и извергая рвоту, обхватывая себя руками и пригибая голову, пытаясь удержаться в креслах.

И каждый задается бессмысленным вопросом: «Почему это случилось со мной?»

Оторванная нога, застрявшая в сплетении проводов и обрывков металла, болтается в воздухе из стороны в сторону, а самолет продолжает мчаться к земле.

На этом рейсе находятся трое выпускниц Кэмдена — Аманда Тэйлор (выпуск 86-го), Стефани Мейерс (выпуск 87-го) и Сьюзен Голдман (выпуск 86-го). Аманда умерла первой от удара по голове бимсом, проломившим обшивку потолка, — когда дюралевая балка подняла ее в воздух, ее сын попытался ухватиться за нее, но его подняло тоже, и он умер быстро и без мучений, ударившись со всей силы головой о верхнюю полку для ручного багажа.

Сьюзан Голдман, страдавшая раком матки, отчасти даже рада тому, что ее ждет такая быстрая смерть, но она тут же меняет свое мнение, когда ее заливает горящим керосином.

Самолет вспыхивает, и большое количество людей тут же погибает, глотнув горящих паров, отчего их дыхательное горло и легкие моментально обугливаются.

Но некоторым предстоит еще целую минуту падать в полном сознании.

На лесной массив, расположенный в ста двадцати километрах от Парижа.

Хлюпающий звук лопающихся и разрывающихся при столкновении тел.

Здоровенный кусок фюзеляжа падает на землю, но поскольку аварийная система освещения не повреждена, лампочки продолжают мигать сквозь сыплющийся сверху раскаленный пепел.

Наступает молчание.

Тела, спрессованные в комки, валяются на полу. Некоторые пассажиры — их совсем немного — выглядят так, словно они просто заснули, хотя на самом деле у них переломаны все кости. Другие тела сморщились до половины, трети или даже четверти их обычного размера. Одного сплющило настолько, что он стал похож на мешочек, отдаленно напоминающий человека и оканчивающийся сверху подобием головы с провалившимся внутрь и белым как воск лицом. Другие пассажиры, разрезанные листами металла, настолько изувечены, что невозможно определить даже их пол, несмотря на то что все они без одежды, которую сорвало с них при падении, у некоторых кожа обуглена.

И повсюду стоит тошнотворный запах: он исходит от оторванных конечностей и стоящих вертикально туловищ, от груд кишок и раздавленных черепов, а на тех лицах, которые не обезображены, застыл рвущийся из горла крик. Те деревья, которые не сгорели, все равно придется срубить, для того чтобы извлечь из них обломки самолета и снять с ветвей части тел и желтые полосы жира, украшающие их, словно какой-то зловещий серпантин. Стефани Мейерс по-прежнему сидит, пристегнутая ремнем в кресле, висящем над землей в развилке одного из деревьев, но ее глазницы выгорели дотла. Поскольку в грузовом отсеке самолета в Америку направлялся груз — две тонны конфетти и золотых блесток, на кровавую сцену с неба сыплется дождь из мириад крохотных кружков фиолетовой, розовой, зеленой и оранжевой бумаги.

В лесу теперь появилось много интересных предметов: тысячи стальных заклепок, чудом уцелевшая самолетная дверь, кусок борта с иллюминаторами, огромные листы теплоизоляции, спасательные жилеты, огромные мотки проволоки, подушки с сидений вместе с ремнями, залитые кровью и измазанные внутренностями, причем на некоторых из них огнем выжжен силуэт пассажира. Собаки и кошки лежат, мертвые, в своих клетках.

По какой-то причине большинство пассажиров на этом рейсе были моложе тридцати, что отразилось в характере оставшегося после них мусора: мобильные телефоны, ноутбуки, солнцезащитные очки от Ray- Ban, бейсболки, пара связанных вместе роликовых коньков, видеокамеры, покалеченные гитары, модные журналы (включая номер «Youth Quake» с Виктором Бардом на обложке), полные гардеробы от Calvin Klein, Armani и Ralph Lauren, развешенные на ветвях деревьев, иногда — плюшевый медведь, пропитанный кровью, или Библия, разнообразные электронные игры, а также рулоны туалетной бумаги, обручальные кольца, заплечные мешки, ручки и ремни, сорванные с пояса, так и не расстегнувшиеся дамские сумочки Prada, коробки с трусами Calvin Klein и невероятное количество тряпок из «Gap», пропитанных кровью и другими телесными выделениями, и все это пропахло насквозь керосином.

Все неподвижно, если не считать ветра, колышущего фюзеляж, луны, висящей в небе, таком черном, что это похоже на абстрактную живопись, и продолжающегося сыпаться с неба дождя из блесток и конфетти. От горящего керосина занимаются деревья, слово «ОТМЕНЯЕТСЯ» появляется на большом черном табло прибытия в международном аэропорту имени Кеннеди, а на следующее утро, когда заря освещает бригаду спасателей, работающих на месте катастрофы, начинает звонить колокол на соседней церквушке, экстрасенсы звонят в полицию, сообщая свои версии произошедшего, а по миру начинают распространяться сплетни.

Я прогуливаюсь по парку на Вашингтон-сквер, покачивая кожаным портфелем Kenneth Cole, в котором лежат мои учебники по юриспруденции и бутылка минеральной воды Evian. Я одет небрежно — в джинсы от Tommy Hilfiger, в верблюжий свитер и шерстяное пальто от Burberrys. Я стараюсь не попадаться на пути ребятам на роликовых коньках и японским студентам с факультета кинематографии Нью-Йоркского университета, которые снимают в парке кино. Из бум-бокса по соседству доносится ямайский трип-хоп, из другого бум-бокса — «New Kid In Town» Eagles, и я чему-то улыбаюсь. Начинает пищать пейджер. Приходит сообщение от Криса Куомо, затем от Элисон Пул, с которой я с удовольствием повидался бы сегодня вечером. На Университи-стрит я наталкиваюсь на моего нового гуру и духовного наставника, которого зовут Дипак.

На Дипаке — костюм от Донны Каран и темные очки от Diesel, он курит сигары Partagas Perfecto и мурлычет с отчетливым индийским акцентом. Мы обмениваемся мнениями по поводу модного нового ресторана (ну и открылось же их в последнее время) и намечающейся фотосессии для журнала George, о том, как у кого-то СПИД перешел в фазу ремиссии, о том, как кто-то вылечил больную печень, об обряде