— Виктор, — говорит режиссер. — Посмотрите на экран. Это еще очень грубый монтаж, предстоит еще многое вырезать, но все равно посмотрите.

Он поворачивает монитор к нам, и черно-белое изображение, небрежно снятое на ручную камеру, мелькает на экране, но я почти не гляжу на него, вспоминая о тех временах, когда я отращивал козлиную бородку, прочитав об этой моде в журнале «Young Guy», об одном дне, когда я потратил несколько часов, обсуждая, под каким углом носят на голове берет от известного модельера, обо всех девушках, которым я отказал, потому что у них было не густо по части сисек, потому что они были недостаточно «подтянуты», недостаточно «плотны», «слишком стары» или «не очень известны», и о том, как я махал ручкой модели, которая звала меня по имени с противоположной стороны Первой авеню, и обо всех компакт-дисках, которые я купил лишь потому, что кинозвезды, тусуясь ночами в VIP-залах, сказали мне, что это крутые компакт-диски. «Ты так и не выяснил значения слова „совесть“ — сказала мне одна девушка, которая, по моему мнению, была недостаточно „яркая“, чтобы спать со мной, но которую я считал весьма интересной во всех остальных отношениях. „Ну и что?“ — сказал я ей, перед тем, как мы зашли в „Gap“. Я замечаю, что у меня затекло буквально все тело.

На видеомониторе бойцы штурмуют самолет.

— Кто это? — спрашиваю я, едва кивнув головой в сторону монитора.

— В основном французские коммандос плюс пара-другая агентов ЦРУ, — весело сообщает режиссер.

— Понятно, — еле слышно отзываюсь я.

Дельта и Кратер обнаруживают в салоне первого класса нечто, похожее на бомбу, и начинают обезвреживать

но это вовсе не бомба, это макет, агенты выбрали не тот самолет, бомба в самолете действительно есть, только не в этом, то, что они нашли, — это не настоящая бомба, потому что это кино, а настоящая бомба совсем на другом самолете

Статисты, исполняющие роли пассажиров, покидают самолет и поздравляют коммандос, они обмениваются рукопожатиями с Дельтой и Кратером, а папарацци толпятся у выхода, чтобы снять героев, только что спасших самолет. И тут в глубине кадра я замечаю Бертрана Риплэ, который играет одного из коммандос, и начинаю сопеть.

— Нет, — говорю, когда до меня кое-что доходит. — Это невозможно, этого не может быть.

— Что такое? — рассеянно спрашивает меня режиссер. — Что невозможно? Чего не может быть?

Бернар Риплэ улыбается, глядя прямо в камеру, с таким видом, словно он знает, что я смотрю на него. Он предвкушает мое изумление и прислушивается к стону, который испускаю я.

Я знаю, кто ты такой и что ты делаешь.

— Бомба — не на этом самолете, — заявляю я.

Я рассматриваю распечатку файла WINGS, которую по-прежнему держу в руках. BAND ON THE RUN. 1985. 511

— Это песня… — говорю я.

— Что вы имеете в виду? — спрашивает режиссер.

— Это песня, — говорю я. — Это не номер рейса.

— Какая песня?

— Песня, — говорю я. — Песня, которая называется «1985».

— Песня? — переспрашивает режиссер.

Видно, что он ничего не понимает.

— На альбоме группы Wings, — говорю я. — На альбоме, который называется «Band on the Run».

— И что? — спрашивает растерянно режиссер.

— Это не номер рейса, — говорю я.

— Что не номер рейса?

— Пять-один-один, — говорю я.

— Пять-один-один — не номер рейса? — переспрашивает режиссер. — Как же не номер рейса? Вот он, — он делает жест в сторону монитора, — рейс пять-один-один.

— Нет, — говорю я. — Это продолжительность песни, — я делаю глубокий вздох и потом сообщаю срывающимся голосом: — Продолжительность этой песни — пять минут одиннадцать секунд. Это не номер рейса.

А где-то в другом небе другой самолет набирает высоту.