— Виктор…
— Нет, послушай, зайка, тем самым утром после презентации клуба…
— Вот-вот, именно той самой ночью, Виктор, — говорит она, слегка шлепая меня по щеке.
— Зайка, я совсем свихнулся…
— Не надо, тсс, — говорит она. — Я всего лишь купила у него травы на выходные, да и то — немного покурила, а все остальное выбросила.
— Положи это, прошу тебя, зайка, — говорю я, показывая на сценарий, который она держит в другой руке.
Позже.
— Ты не мог справиться с огромным количеством элементарных вещей, Виктор, — говорит она. — У меня всегда было такое ощущение, что ты разыгрываешь меня. Даже когда я знала, что это не так, ощущение все равно сохранялось. Я всегда чувствовала себя случайной гостьей в твоей жизни. Как будто я была лишь одним из пунктов в твоем списке…
— Но, зайка…
— Ты был очень ласков со мной, Виктор, когда мы только познакомились, — говорит она. — А затем ты изменился. — Она делает паузу. — Ты начал обращаться со мной как с последним дерьмом.
Я плачу, прижав лицо к подушке, а затем, подняв голову, я говорю:
— Но, зайка, теперь я стал гораздо более цельным.
— Нет, сейчас ты пугаешь меня еще больше, — говорит она. — Что ты такое несешь? Ты в ужасном состоянии.
— Я просто… просто очень боюсь, — рыдаю я. — Я боюсь снова потерять тебя… и я хочу, чтобы ты это поняла… Я хочу начать все сначала.
Печаль искажает черты ее лица, создается такое впечатление, словно она мучительно пытается что-то вспомнить.
— Мы не можем вернуться назад, — говорит она. — Я серьезно, Виктор.
— А я и не хочу возвращаться назад, — говорю я.
— Элегантный костюм, — вздыхает она. — Пустая болтовня. Модная прическа. Постоянное беспокойство о том, считают ли тебя люди достаточно знаменитым, или достаточно крутым, или в достаточно хорошей форме, или — что там еще? — Она вздыхает, сдается, смотрит на потолок. — Все это не признаки мудрости, Виктор, — говорит она. — Это дурные предзнаменования.
— Ага, — говорю я. — Именно так, зайка… похоже, я обращал слишком много внимания на внешнюю сторону, верно? Я знаю, зайка, я все понял.
— Бывает. — Она пожимает плечами. — Даже раскаяние твое вполне стандартно.
Я снова начинаю плакать. Хлое спрашивает:
— Что с тобой? Она трогает меня за плечо и снова спрашивает: — Что с тобой?
— Но я не могу найти ничего другого… ничего другого, чтобы заполнить пустоту, — говорю я сквозь рыдания.
— Зайка…
— Почему ты просто не взяла и не бросила меня? — рыдаю я.
— Потому что я влюбилась в тебя, — отвечает она.
Мои глаза закрыты, и я слышу, как она шелестит страницами, а затем Хлое берет дыхание и произносит, соблюдая ремарку (
— Потому что я все еще люблю тебя.
Я, приподнявшись, начинаю стирать слезы с лица.
— Мне нужно так много рассказать тебе.
— Давай, — говорит она. — Я слушаю. Не бойся.
Мои глаза снова наполняются слезами, но на этот раз я хочу, чтобы она их тоже видела.
— Виктор, милый, — говорит она, — не плачь, а не то я тоже заплачу.
— Зайка, — начинаю я. — Все обстоит совсем не так… не так, как ты, возможно, представляешь себе…
— Тсс, все в порядке, — успокаивает меня она.
— Да нет, не в порядке, — говорю я. — Совсем не в порядке.
— Виктор, перестань…
— В любом случае я собираюсь задержаться здесь на некоторое время, — поспешно говорю я, прежде чем снова залиться слезами.
Я закрываю глаза, а Хлое слегка ворочается в постели, перелистывая сценарий, и молчит, очевидно, решая, сказать что-то или нет, и тогда говорю я, прочистив горло, чувствуя при этом, что мой нос безнадежно заложен: «Не надо, зайка, прошу тебя, положи это обратно!», и тогда Хлое вздыхает, и я слышу, как она роняет сценарий на пол рядом с кроватью, а затем она приближает мое лицо к своему, и тогда я открываю глаза.
— Виктор, — говорит она.
— Что? — спрашиваю я. — В чем дело, зайка?
— Виктор?
— Да.
Наконец она решается:
— Я беременна.
Это неожиданно. Дальнейшее предстает в весьма схематичном свете. Мы пропустили какую-то важную сцену. Я сбежал с лекции, мы вернулись обратно, скрылись в долине — там, где всегда стоит январь, где воздух разрежен, и вот я достаю бутылку кока-колы из ведерка со льдом. Фраза «Я беременна» прозвучала для моих ушей почему-то неожиданно грубо. Я стою в центре комнаты, буквально расплющенный этой информацией и теми требованиями, которые она передо мной ставит. Я пытаюсь придумать какую-нибудь фразу, пообещать что-нибудь, не уклоняться от ответа. Она спрашивает: «Ты что, меня не слышишь?» Я говорю себе: «Ты всегда берешь больше, чем даешь, Виктор». Я пытаюсь оттянуть надвигающийся момент, но она смотрит на меня внимательно, даже нетерпеливо.
— Да, я беременна от тебя, — говорит она.
Поскольку я ужасно перепуган, все, что мне удается выдавить из себя, это:
— А ты, э-э-э, можешь себе сейчас это позволить?
— Нельзя сказать, чтобы я мало зарабатывала, — говорит она, обводя взглядом шикарный номер. — Я могу позволить себе уйти с подиума. Проблема не в этом.
— А в чем? — спрашиваю я, сглотнув слюну.
— Проблема в твоей позиции, — говорит она спокойно. — В том, какую роль намереваешься играть ты во всем этом.
— А откуда ты знаешь… что это от меня? — спрашиваю я.
Она вздыхает.
— Потому что с тех пор, как мы с тобой расстались, у меня, кроме тебя, больше никого не было, — говорит она и презрительно смеется.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я. — А Бакстер?
— Я ни разу не спала с Бакстером Пристли, Виктор! — кричит она в ответ.
— Ну, успокойся, успокойся, — приговариваю я.
— О Боже, Виктор, — восклицает она, отворачиваясь.
— Послушай, зайка, что это на тебя нашло?
— Четыре недели назад? Помнишь? В тот день, когда ты зашел ко мне?
— Что? — спрашиваю я, призадумавшись. — Четыре недели назад? Ты уверена?
Молчание.
— В тот день ты свалился мне как снег на голову, помнишь? — спрашивает она. — Это было воскресенье, и ты мне позвонил. Я только что вернулась из Каньон-Ранч. Мы встретились с тобой в «Jerry's». В «Jerry's», в Сохо, помнишь? Мы сидели в кабинке в дальнем зале. Ты говорил о том, что собрался поступить в Нью-Йоркский университет? — Она делает паузу и смотрит на меня широко распахнутыми глазами. — Затем мы отправились ко мне домой… — Она опускает глаза. Она говорит. — Мы
