— Тсс. Смотрите, — говорит режиссер.

— Бобби ведь не знает, что вы мне это показываете? — спрашиваю я. — Верно?

Бобби сходит с борта самолета, приземлившегося в Ле Бурже.

Бобби идет по Плас де Вуайяж и заходит в ресторан «Benoit».

Бобби в туннеле под Плас де л'Альма, возле восточного выхода, стоит, прислонившись к бетонному разделителю между полосами.

Внезапно появляется сцена, которую, насколько я помню, мы не снимали. Кафе «Flore». Кроме меня, в кадре никого нет, я очень загорелый, в белом костюме, волосы зачесаны назад, жду официантки.

— Отвратительный капуччино, чувак, — бурчу я. — Пена-то где?

У меня над головой заметен свисающий с «журавля» микрофон.

Слышен голос — это Бобби, который говорит:

— Мы сюда не капуччино пить пришли, Виктор.

— Это твое мнение, зайка, а мне нужно, чтобы в капуччино была пена.

Кадр, в котором вереница поющих школьниц идет по рю Сент-Оноре.

Затем какие-то полосы.

Затем крупный план: билеты на самолет до Тель-Авива.

Бобби перед входом в «Dschungel» — модный клуб в Берлине — называет шлюхой какую-то девушку. Рядом с ним стоит в непринужденной позе знаменитый американский футболист.

Бобби перед входом в стамбульскую синагогу. Бобби в кипе. Бобби читает молитву на иврите.

Бобби в саудовском посольстве в Бангкоке.

Бобби выходит из бунгало в окрестностях Триполи, проходит мимо сломанной антенны, на шее у него болтается дорогая камера Nicon. За ним следует группа людей в чалмах, несущие в руках дипломаты от Samsonite.

На саундтреке кто-то в это время громко поет лирическую арабскую песню.

Бобби прыгает в побитый «мерседес» модели 450SEL. Следом за «мерсом» едет микроавтобус «тойота» с пуленепробиваемыми стеклами. Колонна скрывается на темных пустынных просторах.

Камера показывает наплывом огромный котлован, на дне которого ползает бульдозер.

Снова какие-то полосы на экране.

Внезапно появляется черный «ситроен», который ползет по Национальной автомагистрали через южную Нормандию в направлении деревушки под названием Маль.

Камера, которую оператор держит в руках, трясется, показывая нечто похожее на рекламу для Ральфа Лорена — ярко-зеленый пейзаж, серое пасмурное небо, а Бобби вырядился на изумление стильно; на нем черный шерстяной блейзер, черная кашемировая водолазка, сапожки от Gucci, прическа безупречна, в руке он держит большую бутылку «Evian». Он идет по тропинке.

Два золотых ретривера появляются в кадре, встречая Бобби на пути к зданию, похожему на амбар, превращенный в жилой дом. Он проходит под просцениумом мимо фургона-столовой. Амбар сложен из известняка и тщательно ошкуренных бревен. Подходя к двери, Бобби поворачивается к камере и улыбается, произнося при этом какую-то неразборчивую фразу и показывая на старинную кормушку для птиц, висящую рядом с входной дверью.

Бобби стучится в дверь. Он наклоняется, чтобы потрепать по загривкам собак. Собаки очень фотогеничны. Внезапно они поворачивают головы и кидаются куда-то в сторону от камеры.

Дверь открывается. В темном дверном проеме появляется неясная фигура. Вышедший человек замечает камеру, делает в ее сторону раздраженный жест, а затем затаскивает Бобби внутрь.

А затем Ф. Фред Палакон, лицо которого на этот раз отчетливо видно, еще раз выглядывает из двери перед тем, как закрыть ее.

Режиссер наклоняется к видеомагнитофону, высвобождает руку из моих пальцев и перематывает пленку к тому моменту, когда лицо Ф. Фреда Палакона впервые возникает из темноты перестроенного амбара.

Еще раз Ф. Фред Палакон жмет Бобби руку.

Еще раз Ф. Фред Палакон делает жест в сторону камеры.

Режиссер нажимает на паузу, останавливая кассету на том месте, где Палакон замечает камеру, и глаза Палакона внимательно вглядываются в спальню, которую я занимаю в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане.

— Я понимаю, что это не очень утешительная информация, — говорит режиссер.

Я словно в бреду переползаю на другую сторону кровати и забиваюсь в щель между матрацем и стеной.

— Задумайтесь над тем, что это значит, — говорит режиссер. — Пошевелите мозгами.

Я начинаю плакать:

— Я умру, я умру, они меня убьют…

— Виктор…

— Нет, нет, нет, — рыдаю я, катаясь по постели.

— Так или иначе, — говорит режиссер, извлекая кассету из видеомагнитофона, — теперь вы знаете, что это не плод чьего-то воображения.

Я лежу на кровати, перестав наконец биться, и закрываю лицо руками.

— Тогда что это? — задаю я глупый вопрос. — Наказание?

— Нет, — говорит режиссер перед тем, как выскользнуть из спальни. — Руководство к действию.

Спустя час я внезапно замечаю, что стою в душевой и чищу зубы. Я небрежно вытираюсь, потому что полотенце постоянно выпадает у меня из рук. Я одеваюсь. Коченея от холода в темной спальне, я принимаюсь громко хихикать, потому что мне в голову пришел план.

Я медленно спускаюсь по винтовой лестнице в гостиную; меня бьет озноб, на лице у меня написан крайний ужас. Оператор мрачно пьет из чашки жидкий кофе, облокотившись на камеру «Панафлекс», занимающую почти всю прихожую, а режиссер улыбается мне со своего складного стульчика и глядит в монитор, готовясь снимать сцену, в которой я не играю. Остальные члены съемочной группы вьются вокруг него. Кто-то говорит кому-то другому: «Это почти ничего не меняет». Кто-то пожимает плечами, кто-то крадется на цыпочках.

Я обещаю себе, что вижу всех этих людей в последний раз.

Бентли провел все утро за подготовкой к участию в передаче MTV «По домам», и в настоящий момент он изучает свою внешность в зеркале, в то время как стилист сушит феном его волосы, а Бентли, перекрикивая фен, объясняет интервьюеру: «Это создает впечатление бистро оттого, что в основе своей является современной кухней». Интервьюер также хочет расспросить Бентли о том, какие глаза сейчас в моде, в какой стране самые сексуальные солдаты, а потом вдруг внезапно восклицает: «Извините, не может мне кто-нибудь принести претцель?», а я давлю пальцем на глаз, чтобы не выбежала слеза. У меня ужасно болит сердце, и мне кажется, что оно вот-вот лопнет. Мне с трудом удается даже помахать рукой Бентли, чтобы он меня заметил. Интервьюер шепчет что-то Бентли, затем таращится на меня, затем Бентли говорит: «Я уже об этом позаботился», и они вместе ржут как сумасшедшие, ударяя друг друга по рукам.

Джейми лежит на диванчике с розовой косметической маской на лице, оправляясь после аборта, который она сделала вчера во второй половине дня, и от похмелья после презентации «Планеты Голливуд», которую ей пришлось посетить вчера вечером, и она угрюмо беседует с кем-то по телефону. Книга — астрологический прогноз для Водолеев — лежит у нее на груди, и вообще у Джейми такой вид, словно кто-то поднял ее, шмякнул об землю, а затем положил на диванчик. Она держит в руке цветок, который прижимает к самому лицу, а пальцы ее испачканы типографской краской. Она делает мне знак рукой и шепчет одними губами: «Тсс — это мой менеджер» — и кто-то с портативной камерой становится на колени и снимает ее бледное лицо на «супер-8».

Бобби сидит за компьютером в джинсах от Helmut Lang и молескиновом пиджаке из той же коллекции, под который поддет свитер цвета старой меди от Comme des Garcons. На экране компьютера горят слова «НЕПОСРЕДСТВЕННАЯ УГРОЗА УНИЧТОЖЕНИЯ», и я непроизвольно думаю: «Уничтожения кого или чего?»,