Управляющий? Потолок? Может, пожалуйста?

— Чо вы хочете? — тяжело вздыхает он, грузно развалившись на стуле, по-прежнему глядя на меня.

Я смотрю себе под ноги, на мраморный пол, так же вздыхаю и говорю ему:

— Послушайте. Я не знаю. Просто передайте коменданту, что приходил Бэйтмен… с десятого этажа.

Когда я поднимаю голову — взглянуть, отложилось ли в его голове хоть что-нибудь, я вижу только маску, приклеенную к жирному, тупому лицу вахтера. «Я — всего лишь призрак для этого человека», — думаю я. Нечто нереальное, не совсем осязаемое, но все же неприятное. Он кивает и возвращается к телефону, возобновив разговор на абсолютно незнакомом мне диалекте.

Забрав почту, — каталог Polo, распечатку из American Express, июньский Playboy, приглашение на корпоративную вечеринку в новом клубе под названием «Бедлам», — я иду к лифту. Рассматривая каталог Ralph Lauren, нажимаю кнопку своего этажа и кнопку «Закрыть двери», но, перед тем как двери закрываются, в лифт входит кто-то еще, и я инстинктивно поворачиваюсь, чтобы поздороваться. Это актер Том Круз, который живет в пентхаузе. Из вежливости я не спрашиваю его, а сразу я нажимаю кнопку «Пентхауз». Он благодарит меня кивком, устремив взгляд на быстро загорающиеся в порядке возрастания цифры над дверьми. В жизни он совсем маленького роста, в таких же, как у меня, темных очках Wayfarer. На нем голубые джинсы, белая футболка и куртка Armani. Чтобы прервать неловкое молчание, я, откашлявшись, говорю:

— Мне кажется, вы отлично сыграли в «Бармене». Я думаю, это отличный фильм, и «Лучший Пистолет» тоже. Честное слово.

Он перестает следить за цифрами и переводит взгляд на меня.

— Он назывался «Коктейль», — тихо говорит Круз.

— Что-что? — смутившись, говорю я.

Он откашливается.

— «Коктейль», а не «Бармен». Фильм назывался «Коктейль».

Следует долгая пауза; только звук поднимающих лифт кабелей состязается с напряженным молчанием.

— Ах, да… Верно, — говорю я, словно бы название фильма только что дошло до меня. — «Коктейль». Точно, — повторяю я. — Отлично, Бэйтмен, о чем ты думаешь? — Я трясу головой, словно для того, чтобы прояснить мысли, а затем, чтобы уладить дело, протягиваю руку. — Пат Бэйтмен.

Круз осторожно пожимает ее.

— Ну как, — я продолжаю разговор, — вам нравится жить в этом доме?

После долгой паузы он отвечает:

— Вроде бы да.

— Чудесный дом, — говорю я, — правда?

Он кивает, не глядя на меня, я автоматически снова нажимаю кнопку своего этажа. Мы молчим.

— Значит, «Коктейль», — спустя некоторое время говорю я. — Вот оно что.

Он молчит, даже не кивая, но теперь смотрит на меня как-то странно, опускает очки и с легкой гримасой произносит:

— У вас… из носа кровь идет.

Секунду я стою в полном оцепенении, потом понимаю, что надо что-то предпринять, поэтому, сделав вид, что я, как и полагается, обескуражен, осторожно касаюсь своего носа, а затем вынимаю носовой платок Polo — уже в бурых пятнах — и вытираю кровь. Вроде бы я неплохо справился с ситуацией.

— Наверное, давление, — смеюсь я. — Мы ведь на такой высоте.

Он молча кивает, смотрит на цифры.

Лифт останавливается на моем этаже и, когда двери открываются, я говорю Тому:

— Я ваш большой поклонник. Очень рад встрече с вами.

— Это прекрасно, — Круз улыбается своей знаменитой улыбкой и тыкает пальцем в кнопку «Закрытие дверей».

Девушка, с которой я встречаюсь сегодня вечером, Патриция Уоррел — блондинка, модель, недавно вылетела из университета Свит Бриар после первого же семестра. На автоответчике — два сообщения от нее, чтобы я позвонил ей по крайне важному делу. Распуская узел голубого шелкового галстука от Bill Robinson с узором а-ля Матисс, я набираю ее номер и с трубкой в руке иду в дальний угол квартиры, чтобы включить кондиционер. Она отвечает на третий звонок.

— Алло.

— Патриция, привет. Это Пат Бэйтмен.

— А-а, привет, — говорит она. — Слушай, я говорю по другой линии. Могу я тебе перезвонить?

— Ну…, — начинаю я.

— Слушай, это из моего спортивного клуба, — говорит она. — Они что-то напутали с моими счетами. Я перезвоню через секунду.

Я прохожу в спальню и раздеваюсь: снимаю пиджак из шерсти «в елочку» и брюки в складку (костюм — от Giorgio Correggiari), хлопчатобумажную оксфордскую рубашку от Ralph Lauren, вязаный галстук от Paul Stuart и замшевые ботинки от Cole-Haan. Натянув шестидесятидолларовые трусы-боксеры, купленные в Barney's, с телефоном в руке я делаю несколько упражнений на растяжку, ожидая, когда перезвонит Патриция. Минут через десять раздается звонок, и, перед тем как ответить, я жду шесть звонков.

— Привет, — говорит она. — Это я, Патриция.

— Ты можешь подождать? У меня другой звонок.

— Конечно, — произносит она.

Заставив ее прождать две минуты, я вновь включаю ее линию.

— Привет, — говорю я. — Прости.

— Ничего.

— Итак, мы ужинаем вместе, — продолжаю я. — Заедешь ко мне около восьми?

— Об этом-то я и хотела поговорить, — медленно произносит она.

— О нет, — я издаю стон. — В чем дело?

— Понимаешь, — начинает она, — сегодня концерт в Радио-Сити и…

— Нет, нет, нет, — я непреклонен. — Никакой музыки.

— Мой бывший парень, клавишник из «Сара Лоуренс», он в разогревающей группе и… — она замолкает, словно заранее решив опротестовать мое решение.

— Нет. Ни в коем случае, Патриция, — твердо говорю я, думая про себя: черт возьми, ну почему именно эта проблема, и почему сегодня?

— Патрик, — ноет она. — Будет очень весело.

Теперь я вполне уверен, что шансы потрахаться с Патрицией сегодня довольно неплохие, но только в том случае, если мы не пойдем на концерт, в котором принимает участие ее бывший парень (бывших парней для Патриции не существует).

— Я не люблю концерты, — заявляю я, проходя в кухню. Открыв холодильник, вынимаю литровую бутылку минеральной воды Evian. — Я не люблю концерты, — повторяю я. — Мне не нравится «живая» музыка.

— Но этот концерт будет не такой, как другие, — неубедительно добавляет она. — У нас хорошие места.

— Слушай, не будем спорить, — говорю я. — Если хочешь идти, иди.

— Но мне казалось, мы собирались встретиться, — натянуто заявляет она. — Я думала, мы поужинаем вместе…

После некоторого размышления она добавляет:

— …Побыть вместе. Вдвоем.

— Я знаю, знаю, — говорю я. — Слушай, каждый должен иметь право делать то, что ему