эту личность, о ее переписке с ним и вообще обо всем том, что открыть она очень страшилась. С этою целью она написала бывшей своей постельнице Марье Протопоповой самые подробные наставления, как и что говорить взятым к розыску людям. Эти наставления очень любопытны: они обнаруживают значительную опытность царевен в ведении своих потаенных дел и вводят нас в круг мелочных домашних интересов терема. Следствием однако ж было доказано, что «царевна не раз посылала за попом на Кострому своих постельниц, тайно принимала его в своих хоромах, дарила ему деньги, дворцовую серебряную посуду, находила случай переписываться с ним, когда у комнат ее стоял караул, и утешалась в своем заточении его предсказаниями. «Ничего не бойся, сказывал он ей чрез посланного, ничего тебе не сделают; я знаю по планетам, что будет, худо или добро» [72] . Но участия царевны в заговоре не открыто.

В своих наставлениях она писала следующее: «Пожалуй, для Бога, матка моя, съезди ты сего дня или утре с матертю своею к Сорокину в дом, только мочно будет с нею видеться, да и молвь ты тихонько с Вахромеевною [73], чтоб мать твоя не ведала: так ей молвь: для де Бога не торопись, молись Богу. Будет де тебя спросят: почему де ты попа знаешь? — Так бы молвила: какова попа? Буде скажут какова, так бы молвила: кто сказывает, что я его знаю? — Буде старица (попавшаяся на следствие) станет про меня что говорить, что будто ко мне хаживала: одно б крепко в том стояла, что «не знаю, ни ведаю и не важивала к ней». — А буде уже не возможно того не сказать ей, что его не знает, так бы только сказала (за нужду, буде старица в чем уличит), что она где ее с ним видала, так бы к тому слову сказала: только из знакомства, что он прихаживал к Марфе Ивановне [74] и бивал челом о скуфье, так иное сама не выйдет на лестницу, да меня высылала сказать ему, что скажет: добро, пошлю к патриарху побить челом. А больше того не знаю ни чего, хотя уже умереть. Много бы слов тех не плодила. — Буде и про то станут спрашивать, что почто ты прежде сего ездила на Кострому? — Так бы сказала: ездила я в монастырь в Нерехту с милостынею; в тот год недород был хлебу: так де старица, была ль у царевны и где бывала постельница, так де она била челом, что с голоду они пропадают; так де царевна София послала денег на хлеб… Чтоб не торопилась; буде спросят, так бы и сие сказывала; а буде не спросят, так бы не говорила… А про нынешнее буде спросят: почто ты ездишь на Кострому? так бы сказала, что к свекру и свекрови ездила видеться. И про то буде спросят: ведает ли царевна, что ты поехала? так бы сказала, что не ведала… Буде спросят о том, прихаживала ль к нам коли? одно бы говорила, что не хаживала… и про письма ни про какие поминать ей не вели, ни про него. Хоть и спрашивать станут про письма, что не нашивала ль каких писем? одно: что не нашивала, хоть умереть готова… Буде и про то спросят: не теривала ль ты каких писем? — Никак, хоть умереть готова, что ничего не знаю, ни ведаю. Лучше, однова стерпеть, помилуй Бог! Авось о этом и не спросят у нее. Ты ей растолкуй хорошенько, только мочно; поговори ты с нею: буде про сие не станут спрашивать, так бы и не заводила про сие говорить сама».

«И муж бы ее Вахромеевой не сказывал того, что она к нам хаживала, и что мы ведаем, что они поехали к Костроме; чтоб в одно слово говорили, что жена, тоб и муж сказал. А как в словах разобьются, так худо будет. И про тоб не сказывал, что муж-от Вахромеевны в ту пору, как мы сидели заперты в Верху летась, так он от попа прихаживал с словами к Вахромеевой, и письмо одинова принес к ней; чтоб этого не сказал. Ведь нет этому свидетеля: только они два. Только мочно, мужу Вахромеевнину это молвь ты, чтоб про сие не поминал, не про деньги, что с ними к попу послали денег 10 рублев; (будто) он давно просил, будто у него то заимовал. Уж ты вычитаи хорошенько письма. Да только мочно, этак про все Вахромеевной молвь ты, как писано: буде о чем спросят, так бы этакой ответ давала; а буде не спросят о чем, так бы и не поминала. А хотя и про иное про што и спросят, так бы, нет доводчика, так можно в том слове умереть».

«Пуще всего, писем чтоб не поминала… Для Бога, ты этих слов никому не сказывай, о чем писано, что с ними говорить; не верь ни в чем, никому, ни родному. И Дарье б кто молвил, чтоб не торопилась, чтоб писем не поминала, что ко мне писывали. Также бы, любо спросят про то: не видала ли попа в Верху? так бы сказала, что одно, что хочу умереть, ни знаю, ни ведаю… Буде и прото спросят; не хаживал ли кто к нам сюды баб и мужиков? крепкоб говорили, что никак… ни кто не хаживал… Пожалуй, для Бога, прикажи всем им, которые сидят, как здесь писано, чтоб ни себя, ни меня, ни людей не погубили. Молились бы Богу, да Пресвятой Богородице, да Николаю чудотворцу; обещались бы, что сделать. Авось ли Господ Бог всех нас избавит от беды сей… Пошли ты по Толочанова, да распроси ты хорошенько про старицу и про то, что она доводит в чем на попа, и на царицу, и на меня. Доведайся о всем, да отпиши. А как Василей на перемену придет в четверг, так с ним в ту пору писем не посылай, осматривают их. Помилуй Бог, как найдут… Призови ты к себе завтре Агафью Измайловскую… Ты ей молвь: что де ты хоронишься? от чего? До тебя де и дела нет. А коли бы де и дело было, где де ухорониться от воли Божией!.. Ты молвь ей: помилуй де Бог от того! А как бы де взяли, так бы де вы, чаю, все выболтали: как хаживали, и как что, и как царевен видали. Не уморя де для Бога! хоть бы де взяли и вам бы де должно за них, государынь, и умереть. Не поминай де ты и про то, что письмы от Татьяны и от Дарьи нашивали. Ведь де нет свидетеля на то…» Ономедни с нею посылала денег два рубли на подворье, зашито в мешке; к нему. И про этоб не сказывала: нету на это свидетелей; отнюдь бы не сказывала, что к нам хаживала… Опять повидайся ты с Яшкою… Я велела к тебе им заехать. Разговорись с ним, как его имали, в чем? Да и про то молвь: помилуй де Бог! Как бы стали расспрашивать, так бы де вы много наболтали. Вам бы де и умереть надобно за них; ведь де нет свидетелей прямых. Будет де и присылали про то: что какие горшки нашивали? так де (бы) сказали, что в Верху варили ходатая; а про иное б и не поминали. Хотяб де и спросили: что не нашивалиль де писем? так бы де сказали: хоть умереть в том, что не знаем ничего, ни ведаем. А буде не спросят, так нечего ж говорить ни про что, о чем не спрашивают. Поговори им гораздо от меня про сие: хоть бы умереть, а слов бы не было: нет свидетеля. А для того про это пишу: ради всякого времени. Иногды и не в том попадутся, в деле, а про иное наболтают. И Дарье про то молвь, чтоб не сказывали тех врак, что про старца Агафья ей сказывала и куды де она Ваську посылала. О чем не спрашивают, не веди того врать; о чем и спрашивают, так в чем нет свидетелей, так нечего и говорить. Чтоб моего имени не поминали. И так нам горько и без этого!»[75]

Да, в это время, в это последнее время теремной жизни вообще, терему действительно было горько. Искореняя старых друзей терема, стрельцов, Петр вместе с тем разрушал мало помалу и самое здание терема.

Известно, что после стрелецкого розыска царевна Софья и Марфа были пострижены в монахини, одна в московском Новодевичьем монастыре, где и прежде содержалась, другая в Успенском девичьем, в Александровской Слободе. Пред кельями Софьи по повелению царя было повешено 195 человек стрельцов. У самых окон висели трое с челобитными в руках. Князю Ромодановскому царь дал собственноручное наставление: кого пропущать к Софье: «Сестрам, кроме светлой недели и праздника Богородицына, который в июле живет (храмовой праздник монастыря), не ездить в монастырь в иные дни, кроме болезни (Софьиной). Со здоровьем (спрашивать о здоровье) посылать Степана Нарбекова или сына его, или Матюшкиных; а иных, и баб и девок не посылать; а о приезде брать письмо у князя Федора Юрьевича (Ромодановского). А в праздники, быв, не оставаться; а если останется, до другого праздника не выезжать и не пускать. А певчих в монастырь не пускать: поют и старицы хорошо, лишь бы вера была, а не так, что в церкви поют: спаси от бед», а в паперти деньги на убийство дают.

В Феврале 1700 года, приводя в новый порядок расходы дворца, Петр коснулся и кормки нищих. По расчетам оказалось, что царица Марфа на поминовении покойного мужа, царя Федора, кормила в 5 дней 300 нищих; столько же кормила царица Прасковья по муже, царе Иване; царевна Татьяна Михайловна кормила в 9 дней 200 человек, царевна Евдокея Алексеевна с сестрами в 7 дней 350 ч.; даже царевна Наталья Алексеевна кормила в 4 дня 200 человек. Всего кормилось в известные дни поминовения у 5 комнат 1371 ч., питья и запасов выходило в год на 143 р. 26 ал. 3 денги. На подлинной ведомости об этой статье дворцового расхода Петр собственноручно написал: «сии денги раздать нищим по улицам, а в Верх их (нищих) не брать, для того, что вытерки то комять»[76].

Что именно сказано в этой тайнописи, за неимением ключа, мы объяснить не можем; Но этим указом окончательно и навсегда нищие отдалялись от дворцовых комнат; старому домострою таким образом наносился самый чувствительный удар, ибо старый домострой всю добродетель свою полагал именно в таких формах благочестия.