Федотова. А ведь в одной только Москве, кроме легендарных «сорока сороков», были и Красные ворота, и знаменитые Арбатские переулки, и загадочное Зарядье – увы, все это снесли, когда вместо старой «большой деревни» создавали новый социалистический город. С новым городом получилось так себе, но и старого не воротишь.

Между тем несколько лет назад, оттеснив на вторую позицию автостроение, самым прибыльным бизнесом в мире стал туризм. Целые страны – Италия, Греция, Франция, Англия, Испания, Чехия, Голландия, да, практически, вся Европа – живут нынче в первую голову за счет желающих мир повидать. И чем старше этот мир, тем больше желающих его повидать.

Россией интересуются многие. К нам тоже ездят туристы. И мы их возим, в основном, в два города: в Питер да в Москву, которая была слишком велика, чтобы большевики успели развалить ее полностью. Ну, еще Суздаль, умеренно восстановленный. А вся прочая огромная Россия современными богатыми странниками практически не освоена. И не случайно: что мы им можем там показать? Стекла и бетона у них и дома хватает. А то, что осталось от былых времен, исчезает у нас на глазах. И вместе с ним исчезает надежда на грядущий туристический бум.

Старинные дома нынче горят по всей нашей неохватной родине, и это легко объяснить: в старых зданиях и проводка старая, а бомжи у нас сплошь курящие, и земля в центре любого города дороже, чем на окраине.

С сожалением и легкой грустью смотрим мы, как горит наше прошлое…

А это горит наше будущее.

Меня много переводили в Венгрии, ставили пьесы, по роману «Остановиться, оглянуться…» даже сделали фильм. В одном из театров венгерской столицы начали репетировать еще одну мою драму, и автора, как это принято в крупных театрах, пригласили на премьеру. Меня и прежде приглашали в разные страны, но очень часто поездки срывались по таинственным советским причинам, мало понятным иностранцам даже из социалистического лагеря. Но в тот раз венгры решили перестраховаться, и приглашение было послано не от театра в наш Союз писателей, а от венгерского министра культуры советскому министру культуры, так сказать, на высшем уровне. В результате мне позвонил очень вежливый товарищ из министерства и сообщил, что я включен в состав культурной делегации, в скором времени вылетающей в Будапешт. Мало того, оказалось, что никаких анкет мне заполнять не надо, ибо в данном случае все решается в иных инстанциях. После таких слов распрощаться сразу показалось мне не интеллигентным, и я, чтобы продлить разговор, поинтересовался, кто вошел в делегацию. Оказалось, что кроме меня в дружественную столицу на Дунае летят три министерских работника и знаменитая актриса Татьяна Ивановна Пельтцер. Оказаться с ней в одной компании было необычайно лестно, и я даже проявил дешевое пижонство, скромно информируя знакомых, что мы с Пельтцер летим в Будапешт по приглашению их министра культуры.

Через неделю вежливый товарищ из министерства, заведовавший в этой влиятельной конторе международными связями, позвонил мне вновь, чтобы сообщить дату вылета. Еще несколько дней прошло в приятном ожидании. Лишь накануне вылета я слегка встревожился: ведь где—то надо получать паспорт, возможно, билет, хотя бы выяснить место сбора делегации (в те годы за рубеж в одиночку не летали) а мой вежливый собеседник из министерства что—то не звонит. Я решил позвонить сам. Дозвонился, поздоровался и спросил, где и во сколько собираемся. Мой телефонный доброжелатель смутился и виновато объяснил, что, к сожалению, в последний момент делегацию сократили до трех человек.

К тому времени я уже привык к ударам таинственной судьбы. Но этот был слишком неожиданным – ведь два министра договорились! Голосом, предельно спокойным от злости, я спросил, кто еще из делегации попал под сокращение. Оказалось – народная артистка СССР Татьяна Ивановна Пельтцер. Легко было вычислить, что представлять в братской стране родную культуру будут три функционера.

Я воспринял как неизбежность, эту новую информацию, но, как писал когда—то Зощенко совсем по другому поводу, затаил в душе некоторое хамство. И деловым тоном произнес в трубку, приблизительно, следующее:

– Я приглашен на премьеру моей пьесы. Поэтому, чтобы не обижать театр, прошу вас выполнить за меня все обязанности автора. Вам надо прийти на спектакль и, если в конце будут аплодисменты, выйти на сцену и кланяться, пока не перестанут хлопать. После чего следует пройти за кулисы, поблагодарить актеров и сделать авторские замечания по ролям, указав на недостатки, которые всегда есть.

Вежливый собеседник пробормотал, что он все понял, еще раз извинился и неожиданно человеческим голосом добавил, что окончательное решение зависело не от него. На этом мы и распрощались. Я даже пожалел, что обхамил человека, скорей всего, желавшего мне добра.

А года через полтора в Москву по каким—то своим делам приехал главный режиссер будапештского театра и, конечно, сразу пришел ко мне. Принес афишу, программки, рецензии, увы, на венгерском. Мы посидели, выпили, и лишь потом он осторожно спросил:

– Что это за странный человек приезжал от тебя на премьеру?

– А что? – не понял я.

– Он назвал себя твоим представителем, после спектакля вышел на сцену кланяться, а потом пришел к нам за кулисы и стал делать актерам замечания, иногда не слишком умные. Правда, они очень плохо понимают по—русски, и я переводил не совсем точно…

Я объяснил гостю, откуда что пошло, и мы, посмеявшись, запили эту историю парой рюмок отечественной водки и парой стаканов привезенного им венгерского вина.

А сегодня я рад, что хоть раз в жизни мне удалось побыть особо важной персоной, большим начальником, который даже на собственную премьеру не ездит сам, а посылает заместителя.

В стране с богатой историей каждый год юбилейный. А уж как богата история России! Вот и в 2007 юбилеев хватало, к сожалению, чаще трагических. Сто семьдесят лет назад убили Пушкина. Девяносто – сразу две подряд революции, февральская и октябрьская. Семьдесят – тут и думать нечего, вся страна помнит: тот самый тридцать седьмой. Через двадцать лет, в пятьдесят седьмом – то, что по лукавой привычке прятать суть до сих пор называют «венгерскими событиями». События были вот какие: в стенах оспины от пуль, на асфальте кровь, улицы Будапешта перепаханы танками, суды с казнями и казни без суда.

В этом ряду черных юбилеев не затерялся еще один – 1967 год, арест двух писателей. Эка невидаль, в России—то! Миллионы людей угробили, а тут всего двоих посадили, да и те, отсидев, вернулись живыми.

Но тот случай вышел особый.

Много позже, в середине девяностых, на каком—то многолюдном писательском собрании, меня познакомили с Марией Васильевной Розановой. Что за тусовка была, не помню, кто познакомил, не помню, да и важно было не это. Важно было, что – Розанова, жена легендарного Андрея Синявского, и сама легенда: издательница парижского «Синтаксиса», скромного журнала с маленьким тиражом и очень большим влиянием. Напечататься там было знаком качества, автор «Синтаксиса» сразу приобретал уважение и как писатель, и как личность. Я в журнале никогда не публиковался, никаких контактов с Марией Васильевной у меня не было – я пробормотал что—то почтительное, ожидая в ответ безразлично— вежливого кивка. Но случилось неожиданное: Розанова обрадовалась.

– Дорогой мой, как же хорошо, Андрей Донатович вас искал!

Она буквально потащила меня за собой.

Синявского я увидел впервые. Невысокий, седая борода, медленный взгляд, наполовину на собеседника, наполовину в себя – так выглядел человек, напугавший Брежневское Политбюро и лично дорогого. Разговор был короткий: Андрей Донатович поблагодарил за то, что я дважды выступил в его защиту. Я понял, почему он меня искал – собственно, не меня, а всех, кто пытался поддержать его во время суда. Запомнил фамилии и решил поблагодарить каждого. Хотя благодарить надо бы нам его.

За что? Вот про это я и пишу.

Сперва был слух: арестовали двоих писателей, Синявского и Даниеля. Потом период с нулевой информацией – сидят, а почему и за что, не известно. Спустя несколько месяцев начался суд, и пошли статьи в газетах: клеветники и предатели, с корыстной целью переправляли свои антисоветские писания за