Теперь она знала каждую мышцу, скрытую его брюками, каждую складку кожи под лезвием бритвы, каждую прядь волос под расческой и теплый запах тела. Теперь она хотела остановить время и запретить Джесси красоваться перед кем-нибудь еще, кроме нее. Но она не имела на это права.

Поэтому она пыталась не смотреть на его голые плечи, наклоненные к зеркалу, склоненную в сторону голову и глаза, следящие за бритвой возле уха. Она пыталась не влюбляться в запах крема для бритья, наполнивший ее кухню – – кухню старой девы. Она пыталась не смотреть на дорогой материал новых брюк, одетых Джесси. Она пыталась не замечать свисток поезда 9:50 из Денвера, когда он разнесся по дому, того самого поезда, который привез Джесси сюда. Она притворилась, что полуденного поезда, который увезет его отсюда, не будет.

– Я оставил сдачу на письменном столе в гостиной, – сказал он, вытирая лицо, и склонился, чтобы причесать усы.

Абигейл никогда не видела, чтобы он это делал. Она оторвала свой жадный взгляд от Джесси и вышла в гостиную, где в бессилии уселась перед письменным столом и, стараясь выглядеть по-деловому, начала просматривать какие-то документы. На сердце становилось все тяжелее. Джесси вошел в спальню, и из-за двери послышался шелест одежды, стук ботинок, звякание пряжки, мягкий свист сквозь зубы, и все это прерывалось секундными перерывами затишья, во время которых воспаленное воображение Абигейл рисовало в ее мозгу слишком знакомые ей, запретные картины.

А потом Джесси вышел.

Он перешагнул порог спальни, и мисс Абигейл пришлось собрать всю свою силу воли, чтобы не охнуть и не открыть рот от изумления. Он выглядел незнакомцем, каким-то замечательным щеголем. Со странным выражением лица, помедлив, он смущенно погладил свой жилет. Бронзовая кожа под густыми усами контрастно выделялась высоким тугим воротником-стойкой ослепительно белого цвета, изогнутые уголки которого образовывали возле кадыка букву «V». Шелковый, полосатый галстук, завязывающийся свободным узлом с двумя длинными концами, был тщательно затянут и заколот булавкой. Воротник двубортного жилета выглядывал из-под отворотов безупречной визитки, более короткой и облегающей, чем сюртуки, которые мисс Абигейл видела по воскресеньям в церкви. При виде Джесси замирало дыхание. Ведь в этом городе шахтеры ходили в испачканных, мрачного цвета штанах на растянутых подтяжках поверх серых нательных комбинезонов. Весь костюм Джесси был выдержан в изысканных тонах и напоминал Эбби расцветку головы селезня.

Она внезапно почувствовала сильный укол ревности и опустила глаза, чтобы в них нельзя было ее прочитать. Он вырядился павлином перед отъездом, в то время как раньше Абигейл с трудом могла заставить его надеть ботинки и рубашку.

Она проговорила, глядя в стол:

– Ты нашел все эти... шмотки на Разъезде Стюарта?

Он думал, что она обрадуется, увидя его, наконец, одетым прилично, но дешевое словечко явно говорило о раздражении и порицании.

– Ты, кажется, удивилась, но не должна бы. – Он грациозно приблизился сбоку к столу и слегка коснулся его поверхности пальцами. – Железной дорогой привозят сюда все, что есть на Востоке. Янки больше не имеют монополии на самые современные товары.

– Хм, – фыркнула она, – я полагала, ты по крайней мере выберешь менее кричащий цвет.

– А чем плох этот цвет? Он называется ярь-медянка, как мне сказали, и очень моден сейчас на Востоке и в Европе.

– Ярь-медянка? В самом деле? – презрительно заметила мисс Абигейл, приподняв бровь на пальцы Джесси, которые не давали ей покоя, как она ни старалась игнорировать их. – Павлиньи оттенки были бы и то более приемлемыми.

– Павлиньи? – Джесси наконец убрал руку со стола, чтобы поправить отвороты. – Ну это не больше похоже на павлина, чем туфли, присланные стариной Мелчером.

Она рефлексивно спрятала ноги за ножками стула и про себя решила, что ярь-медянка не такая уж противная. Это был насыщенный, мужской и в высшей степени приличный цвет. Но все это не имело значения, так как сердил ее вовсе не цвет, и к этому моменту они оба знали это.

– Возможно, дело не в том, что это павлиний цвет, а в гом, кто его носит, – сказала она строго и заметила, как ощетинился Джесси.

– Почему бы вам не определиться с тем, что вам от меня надо, мисс Абигейл? – спросил он с чувством, имея в виду, конечно, одежду, но Абигейл покраснела, вспомнив свою ночную просьбу. Она поджала губы.

– Это должна быть жизненно важная встреча, на которую вы идете, раз она вызвала такое превращение, ведь я ни за деньги, ни за любовь не могла заставить вас надеть рубашку!

Их глаза наконец встретились, сомнительная, неудачно выбранная фраза мисс Абигейл приобретала неожиданный пикантный смысл.

– Ни за деньги, ни за любовь? – повторил Джесси, медленно и тщательно выговаривая слова.

Она поняла, что и то, и другое имело место за последние десять часов.

– Не смейте толковать эти слова фигурально, сэр! – огрызнулась она. – Уходите! Отправляйтесь на свою встречу tete-a-tete – в своем костюме цвета ярь-медянки. Но не забудьте захватить с собой свои повседневные штаны. А то, мало ли, когда их вам отправят!

Они прожигали друг друга взглядами, но Джесси раздумывал, как бы ему выбраться отсюда полюбовно, не вступая в дальнейшие взаимные обвинения. В конце концов он принял расслабленную позу и покачал головой, глядя в пол.

– Эбби, – спросил он умоляюще, – ради Бога, неужели мы не можем попрощаться, не начиная всего этого опять?

– Зачем? Намного привычнее видеть, как вы уходите с гневным взглядом.

Джесси понял, что это была правда: выбрав в качестве защиты гнев, Абигейл не нуждалась в уговорах и извинениях. Джесси присел на корточки рядом с ее стулом. Абигейл уставилась немигающим взглядом в глубины ящика стола.

– Эбби, – сказал он тихим голосом, взяв ее сжатую в кулак руку, – я не хочу покидать тебя в гневе. Я хочу, чтобы ты улыбалась, и хочу улыбаться сам.

– Вы меня извините, но сегодня утром у меня нет особых причин для улыбок.

Он вздохнул, посмотрел на нее и рассеянно гладил свои пальцы, державшие кулак Эбби, который он положил себе на колено.

Черт! Черт! – думала Абигейл, почему от него пахнет так хорошо, почему он так прекрасно себя ведет? Почему только теперь?

– Я знаю, тебе было плохо сегодня утром, – продолжал он. – Я пытался предупредить тебя, но ты не послушалась, Эбби, у меня нет времени, чтобы задержаться и помочь тебе разобраться в своей душе. Просто поверь мне. Что случилось, то случилось, и тебе нечего стыдиться. Пообещай мне, что не будешь винить себя.

Но она не могла ничего сказать, не могла ослабить кулак или хотя бы посмотреть на Джесси. Сделай она так, она бы снова оказалась в его руках, а она была уверена, что уже обречена на адские муки. Джесси опаздывал, ему надо скорее уезжать.

– Эбби, есть одна вещь... Послушай, Эбби, то, что у нас было, возможно, еще не закончилось, ты знаешь. Если что случится, я имею в виду, если ты забеременеешь, дай мне знать, хорошо?

Это никогда, никогда не приходило ей в голову. Ни раньше, ни во время, ни после того, как она занималась любовью с ним, и то, что он упомянул об этом, еще больше укрепило ее уверенность в том, что если все обернется именно так, Джесси никогда не вернется, чтобы жениться на ней.

– Ты можешь связаться со мной в любое время, протелеграфировав в центральный офис РМР в Денвере.

Тут она медленно повернулась к нему и выставила из-под юбки две туфли из лайки, как раз возле колена, облаченного в ярь– медянку. Он видел, как из-под юбки медленно, словно два наглых, высунувшихся языка, появляются красные туфли, и, сжав кулаки, вскочил на ноги. Под коленом той самой ноги, на которое он встал в качестве выражения своих добрых намерений, остались две маленькие складки.

– Черт бы тебя побрал, Эбби! Чего ты от меня хочешь? – закричал он. – Я говорил тебе прошлой ночью,