много спиртного, особенно если ты ни разу до этого не пила.

Он подошел, чтобы придержать ее и проводить к задней двери.

– Давай, Эбби, подыши свежим воздухом. Она споткнулась.

– Осторожно, Эбби, здесь ступеньки. Джесси свободной рукой обвил ее за талию и ухватил за юбку.

– Давай, Эбби, пойдем погуляем, или под тобой будет вертеться кровать, когда ты ляжешь спать.

– Я уверена, вы зна... знаете все о... вер... вертящихся кр... кроватях, – пробормотала она, и как подкошенная рухнула в его объятья. – Со мной все в порядке, все в порядке, – пьяно повторяла она, думая, что в некоторой мере вернула себе приличный вид.

Но в следующий момент она начала напевать про себя, прекрасно понимая при этом, что будь с ней все в порядке, она ни за что так не сделала бы.

– Ш-ш-ш! – прошептал Джесси, заставляя ее двигаться.

Она взмахнула вверх рукой.

– Но я же к... колибри, разве нет?

Она вызывающе захихикала, потом покачнулась и упала на Джесси, тыкая пальцем в его грудь.

– Разве я не колибри, Джесси?

Ее указательный палец буравил его подбородок, и Джесси уклонился в сторону.

– Да, да. А теперь помолчи, продолжай гулять и глубже дыши, понятно?

Она пыталась прилежно шагать, но земля, казалось, лежала так далеко от ее подошв и была такой уклончивой и подвыпившей. Они гуляли и гуляли, обходя по всему двору, и она еще раз захихикала. И еще много раз споткнулась, так что Джесси схватил ее крепче за талию и держал прямо.

– Гуляй, – настаивал он снова и снова, – черт, Эбби, я сделал это не нарочно. Я ни разу в жизни не видел, чтобы кто-нибудь пьянел с одного глотка шампанского. Веришь?

– Кому это важно, верю ли я тебе. Вот веришь ли ты мне?

– Гуляй.

– Я сказала, ты мне веришь? – внезапно потребовала она от него. Слова зазвенели в спокойном воздухе. – Ты веришь тому, что я сказала о нас с тобой?!

Она начала становиться буйной и попыталась вырваться, но он прижал ее ближе к своему бедру, и она подчинилась его сильной, мощной руке.

– Не поднимай голоса. Эбби. Соседи могут еще не спать.

– Ха! – чуть не заревела она. – Выгравируй это на мраморе! Ты предупреждаешь меня о том, что могут подумать мои соседи!

Она наклонилась и вцепилась руками за рубашку Джесси.

– Ш-ш-ш! Ты пьяна.

– Я трезва как стеклышко. Почему ты мне не отвечаешь?

Пьяна она была или нет, но только она подалась назад и завопила так, как совсем не пристало леди.

– Джесси Дюфрейн любит Эбби Мак...

Он залепил ей рот рукой. Руки Абигейл обвили его шею, и он оторвал ее от земли, крепко прижав к себе. Но стоило его губам соприкоснуться с ее губами, как он тут же забыл, что всего лишь пытался заставить мисс Абигейл замолчать. Он полностью охватил ее рот, и это был уже влажный поцелуй. Эбби обняла его за шею, ее ноги болтались в полуфуте от земли, и они стояли в серебряном свете луны и целовались, целовались, забыв, что клялись быть друг другу врагами. Ее рот был горячим и сладким, с привкусом шампанского, от накрахмаленной блузки шел запах роз. Абигейл испустила гортанный стон, ее теплое дыхание ударяло Джесси вщеку. И почти мгновенно его тело напряглось, он поставил мисс Абигейл не особо мягко на ноги, оторвал с шеи ее руки и свирепо приказал:

– Черт возьми, Эбби, иди в постель. Ты слышишь?!

Она стояла перед ним, поникнув.

– Ты можешь сама идти?

Его теплая рука по-прежнему придерживала ее за локоть.

– Я же сказала, что я не пьяна, – пробормотала она, глядя под ноги.

– Тогда докажи это и отправляйся внутрь, где ты обитаешь.

– Я трезва, мистер Дюфрейн, как самое чистое стеклышко! – похвалилась она, все еще уткнувшись в землю, так как не могла поднять головы.

Он осторожно отпустил ее локоть, она покачалась немного, но осталась стоять.

– Не суди меня за это, Эбби, только убирайся к чертям отсюда!

– Вам незачем так психовать, – сказала она по-детски, и где-то в глубине своей затуманенной головы поняла, насколько сильно она напилась, раз так хнычет. Пристыженная Абигейл повернулась и, глубоко вздохнув, поплелась к дому. По пути через столовую она опрокинула чашку холодного кофе и, взобравшись наверх, она уже осуждала себя, а не Джесси. Шампанское не умаляло ее вины, совсем не умаляло. Настоящая, неприкрытая правда была в том, что она хотела поцеловать его весь вечер. И что еще хуже, ей хотелось целовать его еще. А что было уж совсем плохо, она не была уверена, что не хочет еще чего-то кроме поцелуев.

Наверху она упала спиной на кровать. Ее руки были такими же непослушными, как и те оправдания, которые она пыталась выдумать. Как этот мужчина умеет целоваться! Эбби намотала на палец один из локонов, почувствовав, как натянулась кожа на голове. Она закрыла глаза и застонала, потом ухватилась за живот и свернулась калачиком, внезапно со всей трагичностью уверившись, что ее мать была не права. Вот она, Абигейл Маккензи, старая дева тридцати трех лет, и это еще не предел ее девичества, и она до сих пор не знает, от чего же так оберегала ее мать. Очевидно, что это не поцелуи. Это что-то не столь быстротечное, сладкое и чудесное как поцелуй. В последний раз она целовалась с Ричардом так давно, что не могла вспомнить, что это так прекрасно. А поцелуй Дэвида не произвел в ней такой вулканический взрыв, как поцелуй Джесси. До этого она всегда сдерживала себя, боясь того, что может сказать мать. Однако когда самоконтроль потерян, и все идет само собой, поцелуй становится совершенно другим. Он возбуждает такой странный и приятный трепет, пронизывающий все тело.

Лежа в темноте где-то над Джесси, она снова рисовала в своем воображении его тело. Ах, как хорошо она его знала! Знала его форму, оттенок кожи и ее поверхность на ощупь в любом его месте. Плоскости его лопаток, где сильные мускулы взбирались наверх, оставляя между собой манящие ложбинки. Его смуглые руки, длинные, сильные, покрытые венами на внутренней поверхности. Ноги и ступни – как часто она их видела, мыла их! Она знала его руки, крепкие, сильные, умеющие дразнить и ласкать. Его глаза, казалось, искали ее в темноте, глядя из-под бровей, форму которых она рисовала по памяти на своем животе. Глаза – вот они щурятся за мгновение до того, как мягкие-мягкие усы приподнимаются в ленивой улыбке. Она знала, что вниз по его телу кожа станет более гладкой, растительность на груди сужалась и сходилась в узкую линию вдоль живота, к паху.

Абигейл перевернулась на спину, потому что у нее заболела грудь. Она сжала себя руками, приподняв колени, плотно их сжав, пытаясь изгнать из воображения картину обнаженного Джесси. Но не смогла: она открыла рот в ожидании жаркого поцелуя. Но губы коснулись подушки, а не теплых, мягких губ Джесси. Она перевернулась на бок, сжав ночной рубашкой холмик между ног, чувствуя как там что-то происходит, отзываясь нестерпимым болезненным желанием быть наполненной.

Так вот, значит, как это бывает? А как это должно быть? Что знала ее мать? Чего ее мать никогда не узнала? Это была пустота и полнота, приятие и отрицание, жар и холод, дрожь и йот, да и нет. Это не подчинялось ни угрызениям совести, ни этике, ни моральным усюям, ни обычаям, ни целомудрию, которые молчали, потому что тело говорило громче, чем сознание.

Джесси был прав с самого начала, а ее мать ошиблась. Как такое непреодолимое влечение может быть неправильным? Чувства, о существовании которых она и не подозревала, теперь полностью завладели Эбби. Ее тело содрогалось, билось и умоляло. Единственно правильное... в высшей степени правильное решение... это просто пойти к нему и сказать: «Покажи мне, потому что я хочу это увидеть. Дай мне, потому что я это заслужила. Позволь мне, потому что я чувствую, что это правильно».

Больше не существовало вопроса, сможет ли она это сделать и жить впоследствии с этим. Теперь вопрос стоял так: сможет ли она не сделать этого и спокойно наблюдать, как завтра утром исчезнет