вспугнет и рыбы.
– Хорошо. Плывите втроем. Разведчиков надо обучать… А этого юнца под удар не ставь.
– Мы можем отправиться сейчас же. Я уже все высмотрел. Ночь темная, будет дождь.
– Ладно. Если уж тебе неймется, – неожиданно быстро согласился поручик. – Только возвращайтесь живыми-здоровыми.
Тогда Наруг понял, что дело особой важности. И у него сразу изменилась даже походка: весь подобравшись, он ступал мягко, неслышно, как ходят браконьеры. Наруг вызвал Залевского и Острейко, приказал им вынуть все из карманов, сунул за пояс свернутую веревку.
– Захотелось, вот и получай, – буркнул он Залевскому. – Да смотри, чтобы никаких фортелей. Ты обязан слушаться только меня. Надо сделать все без звука.
Когда они втолкнули лодку в камыши, оттуда с громким кряканьем, хлопая по воде крыльями, взметнулась пара диких уток.
– Черт вас принес… – выругался Острейко. Им пришлось переждать: вдруг птичий переполох пробудил бдительность немцев. Потом они поплыли вдоль берега вниз по реке, отталкиваясь шестом о твердое дно.
– Будем идти наискось по течению.
Тучи висели над самой землей, фронт молчал. Мелкий дождичек надоедливо моросил, увлажняя лица, сыпал, как песком, по крепко пахнущим полузатопленным кустам ракиты.
– Мертвая тишина, – пробормотал старый рыбак. – В такую ночь у часового глаза слипаются.
Неожиданно лодка оказалась на глубине, ее развернуло и вынесло на середину реки.
– Много здесь воды, много, – забеспокоился капрал. – С берега кажется, будто река уже. Хватит места, чтобы утонуть…
Они инстинктивно пригнулись, когда рядом с шумом плеснула рыба и пошли круги по воде. Им казалось, они плывут слишком медленно, но как раз в этот момент лодка вошла в полосу еще более плотного мрака, у самого неприятельского берега, и дважды слегка коснулась дна. Острейко сделал знак рукой, чтобы они ему не помогали. Он ухватился за ветку и подтянул нос плоскодонки к травянистой бровке. Половодье только недавно схлынуло отсюда, луг был сильно заболочен и заилен.
Капрал разулся, помазал босые ноги грязью, тронул рукой Збышека, чтобы тот последовал его примеру. Потом набрал ила в обе ладони, потер лицо, будто накладывая маску. Теперь видны были только его глаза. Наносный ил отдавал рыбой, гнилью, и Залевский с отвращением намазал себе щеки и лоб. А дождь между тем продолжал моросить.
Первый шаг на немецком берегу наполнил Залевского дрожью. А что, если предполье заминировано? Оба разведчика неслышно передвигались от куста к кусту. Потревоженные лягушки прыгали в лужи, казалось, кто-то бросает камни, и разведчики замирали на месте…
И вот уже перед ними крутой склон вала. Несколько правее над их головами со свистом взвилась ракета и повисла над серединой реки, разбрызгивая во все стороны светящиеся искры. Вокруг все заколебалось. Они притаились, прижавшись к мокрой траве. Темноту, которая снова наступила, они ощутили, как удар.
Залевский, вытянув руку, почувствовал, как Наруг пополз на вал, словно ящерица, перевалил через хребет. Перед Збышеком, который перебирал руками, зияла глубокая воронка от авиабомбы. Он втиснулся в нее. Сердце бешено колотилось. Хотя продолжало моросить, он чувствовал, что его заливает пот, но, отерев лицо, только размазал грязь.
Он хотел последовать за капралом, но что-то крепко держало его за одежду. Пошарив рукой, Збышек наткнулся на свисающую сверху колючую проволоку. Замер. Вспомнились ему все солдатские рассказы о минах-ловушках. Перебирая пальцами, он установил, что проволока наискось тянулась к колу: это было просто развороченное взрывом снаряда проволочное заграждение. «Как капрал безошибочно нащупал проход в такой темноте?» – подивился он интуиции разведчика и осторожно отцепил острые колючки…
И вот он уже на валу, нащупал в стрелковой ячейке разбитый ящик и кучки скользких патронных гильз, которые рассыпались, чуть позвякивая.
Капрала не было слышно. То ли он спустился ниже, то ли вдоль гребня пополз от ячейки к ячейке.
Неожиданно до него донеслись отзвуки борьбы, хриплое дыхание. «Ни в коем случае не стрелять», – решительно скомандовал он самому себе, продвигаясь вперед, и тут же наткнулся на борющихся. Капрал оказался внизу, а на него навалился рослый немец, его горшкообразная каска отливала влажным блеском. Залевский, продолжая ползти, ткнулся лицом в торчащий у врага из-за пояса короткий черенок саперной лопатки. Он выхватил ее. Потом затаился и неожиданно, словно топором, ударил ею наотмашь по не защищенному затылку гитлеровца. Тот обмяк. Тяжело осел.
Капрал засовывал ему в рот конфедератку, которая сделалась теплой от крови.
– Вяжи его, – выдохнул Залевский в ухо Наругу, но тот лишь перевернул вверх лицом обмякшее тело часового.
– Ты перестарался…
Они опустили труп в стрелковую ячейку и прикрыли плащ-палаткой, которую немец подстелил себе. Казалось, он спал, краем каски упершись в рыхлую землю. Дождь продолжал сыпать, мелкий, промозглый, он покалывал их разгоряченные лица.
– Надо было брать за горло, – вздохнул Наруг. – Ты поторопился…
Они тяжело дышали, вслушиваясь в шорохи ночи. Где-то далеко грянул выстрел. Около взорванного моста в небе снова вспыхнула ракета. Тень изуродованного каркаса упала на освещенную воду.
Внизу, за валом, скрипнула дверь землянки. «Неплохо устроились, – подумал Залевский. – Приволокли сюда даже застекленные двери из разбитого дома». Они услышали медленные шаги. Кто-то приближался.
– Franz, wo bist du?[12] – спросил кто-то вполголоса, закашлялся и сплюнул. Напряжение усиливалось от каждого шороха.
Капрал толкнул Залевского, они отползли в разные стороны, притаились в траве, укрывшись в ближайших ячейках, нарытых в большом количестве у гребня вала. Только бы он не вздумал светить. Враг приближался, увеличивался в размерах, они уже видели его силуэт, измененный плащ-палаткой, которой он прикрылся от дождя.
«Не станет светить, – успокаивал себя Збышек, – побоится, как бы с того берега не пустили очередь. Ведь наши тоже начеку».
Немец, должно быть, заметил едва различимую фигуру лежащего, может, решил попугать его, потому что присел рядом на корточки и потряс его за плечо:
– Франц!
Как по сигналу, они оба кинулись к нему, стукнувшись головами, прижали врага к земле и запеленали в плащ-палатку. Он слабо взвизгнул, но, получив удар прикладом автомата, затих и только стучал зубами от страха. Они суетились вокруг него, как пауки вокруг мухи, попавшей в паутину. Переворачивали его с боку на бок, крепко связывая и подавая друг другу концы веревки, которой стянули ему и ноги. В брызгах дождя они ощущали тепло своего дыхания. Немец затих, может, потерял сознание.
Перевалив его на другую сторону вала, разведчики поволокли ношу дальше. Теперь следовало поторопиться. Снова колючая проволока, целые спирали колючек, которые так и норовят впиться в одежду. Босые ноги с облегчением погружались в прибрежный ил. «Где укрылся этот проклятый Острейко? Мог бы подать сигнал. Все кусты похожи, один не отличишь от другого».
– Я здесь, – высунулся Острейко из камыша и помог им уложить связанного пленника на дне лодки; голова немца глухо ударилась о доски. «Теперь только добраться бы живыми-невредимыми к своим…»
– Прижми его ногой, чтобы не вывалился, – прошептал Наруг. – Ну, за весла! Если нас снесет ниже позиций батальона, то и свои могут открыть огонь – ночью все кошки серы…
– Сначала надо подняться вверх по реке, – изрек Острейко. – Лучше помучиться у берега с шестом, а потом, как и сюда, поплывем по течению.
Он правил веслом. Залевский опустил руку в воду, она приятно холодила пальцы. Потом нагнулся и осторожно смыл грязь с лица, испытывая облегчение: сердце, подступившее было к самому горлу, снова оказалось на месте, по левую сторону груди.
С немецкого берега взвилась ракета и ударила пулеметная очередь. Они непроизвольно пригнулись. Им
