счастье от предстоящей прогулки по внутренностям «Левиафана».

— Моих пчел, мэм?

— Очнитесь, мистер Шарп. Разумеется, я имею в виду колонии пчел «Левиафана». А скажите, вы всегда рисуете во время бритья?

Дэрин взглянула на опасную бритву рядом с блокнотом и вспомнила, что лицо у нее все в мыльной пене. Она давно ожидала, пока кто-нибудь из экипажа пройдет мимо открытой двери и увидит представление, но торчать перед зеркалом, притворяясь, будто бреешься, было еще скучнее, чем срисовывать температурные диаграммы из учебника по аэронавтике.

— Такова жизнь мичмана, мэм, — сказала она, вытирая лицо. — Тратить на учебу любую свободную минуту. И проводить для ученых гостей экскурсии по «Левиафану».

— А вы как думали? — сладким голосом пропела доктор Барлоу.

За прошедшие два дня леди исследовала каждый дюйм корабля, везде таская с собой Дэрин и Ньюкирка. Они забирались даже в гнездилища медуз Гексли в самых недрах воздушного зверя. Отвертеться от этих походов не получалось: из-за перевеса, созданного сумчатым волком, многочисленными нарядами доктора Барлоу и ее таинственным ящиком, на «Левиафане» осталось всего два мичмана. Дэрин не особо скучала по бывшим товарищам, разве что тогда, когда приходилось измерять высоту и кормить летучих мышей. Имелся один огромный плюс (кроме того, что вонючку Фицроя выперли на землю) — Дэрин и Ньюкирку теперь досталось по отдельной каюте. Но при этом доктор Барлоу буквально издергала их своими ежедневными экспедициями.

— Ну, пойдем, Тацца. — Дэрин взяла поводок, и они вышли в коридор.

Они направились в сторону кормы, по лестнице, на верхнюю палубу гондолы. Там находились койки такелажников, хотя Дэрин не понимала, как те умудряются спать в таких условиях: в желудочных каналах «Левиафана» всегда стояла кошмарная вонь, похожая на смесь запахов гнилого лука и коровьего навоза.

В гамаках, развешанных по обе стороны длинного коридора, дремали свободные от вахты матросы. Некоторые, пытаясь согреться, спали в обнимку со своими водородными ищейками: «Левиафан» парил сейчас на высоте восьми тысяч футов, недосягаемый для рыскающих в небе германских аэропланов, и холод на корабле стоял адский.

Никто из такелажников даже не взглянул ни на доктора Барлоу, ни на ее тасманийского тигра: офицеры недвусмысленно объявили, что каждый, кто причинит беспокойство ученой даме, немедленно понесет строгое наказание. В любом случае сейчас было не до флотских суеверий. Накануне Германия объявила войну Франции, сегодня — Бельгии. Поговаривали, что если кайзер до полуночи не уймется, то завтра настанет очередь Британии. Честно говоря, в последнем никто и не сомневался.

Возле люка, ведущего в кишечную область, Дэрин подняла Таццу на руки и вылезла наверх. В коротком проходе между гондолой и брюхом воздушного зверя было особенно холодно. Маскировочная пленка мягко серебрилась, отражая свечение проплывающих внизу заснеженных горных вершин. Это были швейцарские Альпы. Дэрин прикинула, что «Левиафан» проделал уже треть пути до Османской империи.

Тацца рвался из рук, с любопытством принюхиваясь к вони желудочного канала, аромату горького миндаля, что источал протекающий водород, и крепкому соленому запаху кожи воздушного зверя. Дэрин засунула животное в люк и обернулась, чтобы подать руку доктору Барлоу. Они немного постояли в темноте, ожидая, пока глаза привыкнут к зеленоватому свечению червей-светлячков.

— Пользуясь случаем, напоминаю вам, доктор Барлоу, что на борту «Левиафана» не курят.

— Очень смешно, мистер Шарп!

Дэрин ухмыльнулась и погладила Таццу по голове. На «Левиафане» был строжайше запрещен открытый огонь: спички и огнестрельное оружие хранились под замком, экипаж носил обувь на резиновой подошве, исключая возникновение даже случайной искорки. Кроме того, в уставные обязанности экипажа входило при любой возможности напоминать пассажирам, что курение на воздушном корабле запрещено.

Особенно приятно было напоминать о запрете всяким взбалмошным ученым, которые, кстати, и сами прекрасно о нем знали.

Тацца, крадучись, побежал вперед. Он всегда немного нервничал, попадая внутрь летучего кита. Пол был алюминиевым, но стенки желудочного канала — живыми, теплыми от проходящих под ними пищеварительных процессов и мерцали тысячами зеленых огоньков. Воздушный корабль летел на большой высоте, и переполненные водородом полупрозрачные оболочки его газовых резервуаров туго натянулись.

В разреженном воздухе раздавалось странное, едва слышное гудение, но чем ближе они подходили к носовой части, тем больше оно усиливалось, превратившись вскоре в шуршание миллионов крошечных крыльев. Собранный над Францией нектар потихоньку становился медом. Чуть дальше на стенках начали появляться колонии пчел. Насекомые закружились над головой Дэрин, то и дело стукаясь о ее лицо. Тацца тихо взвизгнул и приник к полу. Дэрин прекрасно понимала его беспокойство. Впервые увидев этот гигантский пчелиный рой, она сама решила, что пчелы — такое же оружие «Левиафана», как стрелковые летучие мыши и ястребы-перехватчики. Но у этих пчел даже не было жала. Как неоднократно повторял старший ученый «Левиафана», пчелы просто инструмент для добычи топлива прямо из воздуха. Летом проплывающие под «Левиафаном» поля и луга пестрели от цветов, а значит, там можно было собирать нектар. Нектар становился медом, который в свою очередь перерабатывался бактериями в водород. Обычная стратегия ученых-дарвинистов: зачем изобретать новую пищевую цепочку, если всегда можно подобрать готовую прямо из окружающей среды?

Одна из пчел с жужжанием зависла перед лицом Дэрин, видимо изучая на предмет наличия нектара. Пчела была желтой и пушистой, с блестящей черной спинкой, ее крылья быстро трепетали. Дэрин вгляделась в насекомое, запоминая подробности для будущего рисунка.

— Привет, пушистик!

— Простите, мистер Шарп?

Дэрин отогнала любопытную пчелу и повернулась к доктору Барлоу:

— Вы хотели увидеть что-то конкретное, мэм?

— Давным-давно мой дед создал один из видов этих пчел, — ответила ученая леди, чье лицо было прикрыто черной вуалью, словно она собралась на похороны. — Хотелось бы посмотреть, что из них в итоге получилось.

«Ее дед?» — изумилась Дэрин. Значит, доктор Барлоу была еще моложе, чем выглядела.

— Удивлены, мистер Шарп? Кстати, мед съедобен?

— Да, мэм. Мистер Ригби, помнится, заставлял нас его пробовать.

Дэрин с удовольствием вспомнила рожу, которую скорчил тогда Фицрой. Ньюкирк вообще выглядел так, будто его вот-вот стошнит, а она не понимала почему — это ведь обычный натуральный мед!

Вытащив нож-стропорез, Дэрин вскрыла ближайший шестиугольник прилепившихся к стенке сот, зачерпнула немного меда лезвием и протянула доктору Барлоу. Та аккуратно коснулась клинка кончиком пальца и сунула его в рот.

— Хмм… В самом деле, почти как мед.

— В основном вода и немножко сахара для вкуса.

— Все верно, — кивнула Барлоу. — А почему вы хмуритесь, мистер Шарп?

— Простите, мэм. Вы сказали, что ваш дед был ученым-дарвинистом. Получается, что он — один из первых?

— Совершенно верно. — Доктор Барлоу улыбнулась. — И он обожал пчел, особенно после того, как выяснил, каким образом они связали между собой клевер и кошек.

— Кошек?!

— Да, и клевер. Мой дед обратил внимание, что красный клевер растет только вблизи городов и практически не встречается в дикой природе. Почему? — Леди-ученый снова провела по лезвию и облизнула палец. — Дело в том, что в Англии большая часть кошек живет в городах. Кошки, как известно, едят мышей. Мыши, мистер Шарп, разоряют пчелиные гнезда в поисках меда. А красный клевер не может расти без