Однажды в России появился новый вирус. Не компьютерный и не биологический. Эмоциональный. Сначала он отравил жителей двух столиц, а затем начал медленно, но верно расползаться по другим городам. Заболевшие этой хворью всюду таскают с собой туфли в мешочках, называют друг друга «тангеросами», а по ночам собираются на «милонги». Милонга, это такая тематическая вечеринка, где танцуют танго, играет музыка танго, и собираются фанаты танго. Ежедневно проводятся разные милонги, и любую из них можно посетить, дабы ознакомиться с танго поближе. К утру люди разбредаются по домам, чтобы переодеться в повседневные костюмы и слиться с безликой окружающей средой. На международных фестивалях и в российской тусовке можно встретить лица влиятельных чиновников, шефов фирм, известных бизнесменов, топ-менеджеров. От этой болезни не избавляет ни возраст, ни профессия, ни общественный статус, ни должность.

Мы сидели за столиком в одном тихом клубе, где проводилась такая вот милонга и потихоньку пили свои коктейли. Я заказал себе «b-52», а Лена — «Cosmopoliten». Играло танго. Несколько пар увлеченно танцевали в свободной от столиков части зала. Среди танцующих выделялся высокий седеющий господин, который показался смутно знакомым. Я молчал и рассеянно слушал свою собеседницу, ожидая, когда же она, наконец, доберется до сути. Было непонятно, что я вообще делаю в этом клубе.

— …Для меня петербургское танго более родное, — говорила она, следя взглядом за одной из танцующих пар. — Хочу сделать акцент именно на культуре, вернее, на ее многообразии и нынешней многогранности. В Питере разные школы, замечательные стили, более дружелюбная атмосфера. Люди здесь, на мой взгляд, более открыты, они чаще улыбаются, они танцуют душевно, с интересом. Все-таки, это по-настоящему здорово. А еще здесь можно все смешивать. Современная питерская культура и ее люди, хоть чуть-чуть мнящие себя интеллектуалами, просто невообразимо эклектичны. Жанры, течения, школы, субкультуры в конце концов. Они появлялись и развивались с течением времени постепенно, а сейчас мы имеем возможность выбирать что угодно из того, что уже создано или иметь все сразу. Человечество в своем истинном виде живет уже четверть миллиона лет, но только последние четыре тысячи имеют хоть какое-то значение. Что делали люди почти двести пятьдесят тысяч лет? Сначала они ютились в пещерах и у костерка, которого боялись и не понимали. Поклонялись тому, что сильнее, признавая силу и страшась ее. Это было не больше, чем объяснение, почему взошло солнце, это была тайна огромных нелетающих птиц, каменных людей и живых камней. Люди назвали их богами и демонами, их просили о защите, им молились о спасении. Со временем их число сократилось, а число людей выросло. Мир людей стал более умным, но не сделался более разумным. И бояться люди стали меньше. Они никогда не освободятся от непонятного, также и Вселенная никогда не перестанет быть для людей темной и опасной. Однако человечество может вернуться к состоянию первобытного страха, и современная ситуация этому весьма способствует. Никто не защитит людей, они обязаны сами заступиться за себя, и пока все остальное человечество живет при свете дня, мы живем во тьме ночи. Эта ночь борется с человечеством, и мы защищаем ее от чужих глаз, чтобы другие могли жить в обычном мире.

— М-м-м-м…— неопределенно промычал я. Сказанное Леной не доходило до моего сознания и воспринималось как бессвязный набор слов.

— Что?

— Не совсем понятно, если ночь борется с человечеством, то от кого вы ее защищаете? Какие другие могли жить?

— Другие — это другие. Это раньше люди защищались от них, но теперь роли поменялись. Поэтому необходимы вот такие регулировщики реальности. Модераторы, способные в нужный момент внести необходимые правки.

Сейчас она была в черной помаде и ярко-белом парике.

— А какие коррективы и почему их надо вносить? — не утерпел я с очередными вопросами.

— Мы…

— Вы — это кто? — не выдержал я и снова перебил свою собеседницу.

— Мы — это мы. Я же сказала, модераторы реальности. Мы всеми силами стремимся затормозить ряд губительных для цивилизации процессов. Всем очень легко придираться к чужим ошибкам. Хаять тупую и некрасивую социальную рекламу, изрекать злые шутки над теми, кто болен и обижен, бить слабого и травить наивного. Право на это никто никогда не отберет. Право на это нам дает собственное мнение, вернее — самомнение, и свобода его выражения. Жаль только, что все чаще за собственным мнением не стоит ничего, кроме этого самомнения. У меня на такое простой ответ — можешь сделать лучше — делай. Нет? Пшел вон и не звезди. Человек, у которого все хорошо, не будет самоутверждаться за счет другого, не будет насмехаться над больными и слабыми.

— А ты сама? — спросил я. Похоже, мы ушли от темы.

— А что я? — риторически переспросила Лена. — В рамках того, чем я занимаюсь, стараюсь делать лучше. Просто иногда создается впечатление, что у всех все настолько хреново, что развивается тотальная слепота.

— Это у них не хреново, или они думают, что хреново и отсюда слепота?

— Думают, что хреново. Они просто не видели тех, кому плохо на самом деле. Возможно, очень часто у каждого из таких людей его собственный пупок и есть центр вселенной.

— Перл, однако.

— Да ну, какой там перл, — отмахнулась Лена.

— Тебе надо писать колонки в какую-нибудь газету для пенсионеров.

— Я давно ждала, что кто-нибудь скажет нечто подобное, и очень расстроена, что им оказался именно ты. Понимаешь, одной из наиболее важных наших функций является сбор, обработка и консолидация информации об артефактах, находящихся вне нашего распоряжения или наблюдаемых нами вне нашей сферы влияния. Еще давно было установлено, что в случае утечки секретной информации лучший способ исправить ситуацию — дискредитация первоисточника путем распространения плохо написанных текстов на ту же тему. Если этот вариант проваливается, удаляется сам носитель информации. Понятно?

— Не вполне. Может, объяснишь?

— Что тут объяснять. Я и те самые люди, с которыми ты отдыхал в пансионате, мы делаем эту тяжелую, но важную работу. Звучит немного пафосно, зато верно. А ты думал что, перед тобой агентство киллеров на отдыхе? Корпоративка обычных наемных убийц?

— Честно говоря — да, — немного растерянно признался я.

— Фу, как пошло. А после того, как ты очертил вокруг себя круг мелом, они поняли, что ты свой и трогать тебя не надо. Своего рода, пароль. Вначале-то они приняли тебя за какого-то бандитского шпиона, подосланного криминальными структурами.

— Минуточку… а… а как же Голубика? Это же она передала мне тот мел.

— Ты о чем?

— Тогда, в пансионате. В первое же утро захотелось вдруг прогуляться…

И я рассказал всю историю своего знакомства с Голубикой. Все рассказал, со всеми подробностями.

— Вот зараза, — засмеялась Лена. — Нет, Танька — это что-то! Ее, кстати, Таней зовут, она подруга моя, тоже из нашей команды. Отдыхает там диким образом в палатке или на маяке, обожает экстремальный туризм. Она без памяти от всякой мистики и фэнтези, поэтому очень любит дурить головы мужикам. И так ловко у нее все получается, что даже ты повелся. Она вообще странная девка, ее трудно найти, мы последний раз виделись только прошлым летом. Вообще исключительно летом видимся, а в другое время лишь переписываемся иногда.

— Да, но она же меня спасла! Я сломал ногу, а она одними только пустыми руками вылечила!

— Уверен, что сломал? У тебя был, наверное, легкий вывих или растяжение, а Татьяна, да, очень хороший мануальный терапевт. Может и боль снять, и отек согнать. Все-таки мы что-то умеем, кое-что знаем, не зря же столько лет делаем свое дело. Ей надо было просто встретить тебя после прибытия, и передать пароль.

— А этот пароль… — не понял я, — ты сама не могла мне передать?