стандартно трахать, то через некоторое время она отходит от своих одиночных мыслей, зеркал и свечей, вышиваний, любовных книжек и начинает наоборот: активно потреблять пиво, любить шумные компании и вообще, всячески интересоваться жизнью. Не обращал внимания? А зря. Особенно это проявляется в любви к общению. Как-то раз, пережив похожий период, обнаружила, что мое желание подружиться с кем- нибудь хорошим время от времени сменяется полнейшей апатией и неверием в то, что такое вообще возможно даже теоретически. Может ли наличествовать в этом мире человек, к которому я не буду придираться по всяким пустякам? Будь он хоть святым, я выставлю немыслимое количество условий, выигрышных исключительно для себя, и устрою какое-то посмешище.
* * *
Остаток ночи я спал как убитый, несмотря на жару.
Когда проснулся, рядом никого уже не было. Это как? Все приснилось что ли? Нет, конечно, не может такого быть. Разбудил колокольный звон. О том, что означает непрерывная череда ударов «рынды», нам почему-то не сообщали. Забыли видимо. Или не сочли нужным. Возможно, что не в курсе был только я, потому что все остальные уже со всех ног бежали к «кают-компании» на общий сбор. Может, это и есть набат? Говорят, что на берегах Финского залива и Ладоги набатный звон применялся и во время сильных туманов, пожаров и бурь, а в качестве сигнала тревоги использовался до восемнадцатого века. Но сейчас никакого тумана не было, бури не предвиделось, пожара вроде тоже не наблюдалось. Корабельный колокол или «рында», как его именовал наш директор, висел на специальном сооружении, похожем на виселицу. Сама эта «виселица» стояла за заборчиком у входа в административный корпус, а пользовались колоколом только Светлана или Николай.
Колокол звонил.
Светлана непрерывно теребила «рынду», и когда я подошел ближе, стало понятно — случилось нечто ужасное: слишком встрепанные волосы и перепуганное лицо было у заместителя директора пансионата. Мне-то казалось, что она всегда спокойная, будто удав, и вывести ее из равновесия просто невозможно.
Как только все расселись за столиками «кают-компании», так в дверь тут же влетела растрепанная Светлана и сходу огорошила нас:
— …Дмитриев погиб!
«Дмитриев? — подумал я, — это же тот самый вертлявый мужик, что сразу не понравился мне еще на теплоходе. Он еще чем-то напомнил сутенера из итальянского кино. Как звали-то его, дай бог памяти? Питирим Нилович!»
— Что? Как? — вместе с кем-то еще, громко спросил я, поскольку до меня никак не доходило значение случившегося. Сохранялось ощущение, что все еще сплю.
— Как погиб? Убит. Сегодня ночью. — Просто объяснила Светлана. Потом немного подождала и уточнила: — С особой жестокостью. Его разорвало на куски. Вернее — взорвало. Уже вызвали опергруппу, и скоро прилетит вертолет.
* * *
Следствие расположилось в свободных домиках, в один из которых вызывали «отдыхающих» на допрос, в другом развернули что-то типа походной лаборатории, а в оставшихся поселились сыщики.
Сыщиков приехало трое. Один допрашивал людей, второй осуществлял предварительную судмедэкспертизу, а что делал третий, я так и не понял.
Ожидающие вызова «отдыхающие» расположились на ближайших скамейках. Говорили мало — чаще всего перебрасывались какими-то малозначительными фразами и делились всеобщей обеспокоенностью. Как я уяснил из случайных разговоров, с погибшим вообще мало кто контактировал, а те немногие, кто его знал, отзывались о нем как-то неотчетливо и малоуважительно. Погиб человек — и ладно.
Часа через полтора настала моя очередь.
Опрос проводил молодящийся субъект, чем-то похожий на Мика Джаггера. Он даже не скрывал, что все происшедшее его мало интересует, главное — с соблюдением всех формальностей, довести дело до конца и закрыть с правдоподобным результатом. У меня он сразу же вызвал антипатию, и, по-моему, это ощущение было взаимным. Он говорил какими-то стандартными казенными фразами, видимо, специально разработанными для таких вот допросов. Кто он, опер, следак или кто там ведет допрос свидетелей? Я плохо ориентируюсь в современной классификации правоохранительных сотрудников.
— Вы хорошо знали Дмитриева? — спросил меня этот сотрудник после того, как стандарто- формальные вопросы закончились.
— Вообще не знал. Первый раз увидел его только при посадке на катер.
— Разговаривали с ним? — безразличным ко всему голосом спросил дознаватель.
— Никогда. Видел редко. Он мелькал во вовремя завтраков обедов и ужинов и все. Даже на экскурсии с нами не ходил, и на моих глазах ни с кем не общался.
— Как вы можете объяснить такое поведение погибшего?
— Не знаю как. Он будто избегал общения.
— Он с кем-нибудь из отдыхающих встречался, разговаривал? Может, дружил?
— Не замечал. По-моему он всегда предпочитал одиночество, во всяком случае, со стороны это выглядело именно так.
— Теперь такой вопрос. Тут показали, что перед гибелью он покупал таблетки фестала. Вы не знаете, он жаловался на здоровье? Может, чем-нибудь болел? Или что-нибудь говорил на эту тему?
— Нет, ничего такого ни от него, ни от кого-либо еще я не слышал, — как можно серьезнее ответил я. — Мы вообще не разговаривали.
— А почему? — последовал вопрос в мой адрес.
— Не возникло повода. Я приехал сюда только для того, чтобы спокойно отдохнуть, и вроде бы обещали уединенное пребывание вдали от цивилизации. За одиннадцать месяцев устал от работы и от людей.
— А кем вы работаете, если не секрет?
— Никаких секретов. Компьютеры настраиваю, соединяю их в сети и объясняю самым разным умным людям, как этими железками надо потом управлять.
— Скажите, а вы со всеми так привыкли разговаривать? — немного удивленно спросил следователь, и в его вопросе промелькнули какие-то человеческие нотки.
— В смысле? — не понял я. — Что-то не так?
— Все так, просто вы часто общаетесь в таком свободном тоне?
— Всегда. Мне нечего скрывать, — покривил душой я, надеясь, что этот дознаватель не владеет способностями детектора лжи.
Наконец, меня отпустили.
Я вышел и приблизился к скамеечке недалеко от «следственного» домика, где ожидали своей очереди еще несколько отдыхающих. На мои попытки кого-нибудь разговорить или что-нибудь выяснить, все отделывались общими словами. О случившейся трагедии отдыхающие предпочитали молчать и не затрагивать ее. Будто сговорились.
23. Белое полотенце
После того, как «следственные действия», наконец, угасли, я вернулся в свой домик и хотел просто поваляться на тахте с книжкой, к которой давно уже не притрагивался. Требовалось отдохнуть от нервного перенапряжения.
Тут мой взгляд упал на одно из кресел: там лежали аккуратно сложенные роллерские штаны и рубашка, а рядом на полу валялись кроссовки. Из ванны вышел завернутый в широкое белое полотенце «Вадик». Его появление вызвало что-то похожее на досаду, и я недовольно посмотрел на бигендера: в тот момент не хотелось ни говорить, ни думать о чем-либо серьезном. Не говоря уже о всем прочем. Тем более,
