кэптена Андерсона и от себя лично выразить признательность за доставленное нам удовольствие сидеть за этим столом. Докладывая о визите к вам, мы постараемся самым искренним образом описать ту боевую, подлинно морскую атмосферу, которая царит на судне. Мы почувствовали здесь тот дух собранности и решимости, который, мы знаем, силен в русском народе и который позволяет советским войскам так стойко сражаться с нацистскими ордами... Я бы на этом и закончил свой тост, но разговор, возникший до прихода господина капитана, заставляет меня немного задержать ваше внимание. Я обнаружил, что некоторые из вас, и в частности лейтенант Зотиков, артиллерийским искусством которого мы так восхищены, не точно представляют роль американо-английской коалиции в войне, и я бы считал свой долг офицера и представителя западного мира невыполненным, если бы покинул ваш гостеприимный пароход, не поделившись информацией, которой располагаю я и, видимо, не располагает лейтенант Зотиков...

Полетаев нахмурился. Бородатый, похоже, собрался поскандалить. К чему он так обостряет? Стрельба, что ли, должна была, по его расчету, выйти похуже, и он решил подпортить итог? И еще этот дешевый ораторский прием: выбрать из слушателей одного — Зотикова — и шпынять его для вящей выразительности!

Мерфи заметил, что Полетаев недовольно заворочался, переложил со звоном вилку и нож, но не отступил:

— Мы рассуждали здесь о втором фронте. Разумеется, открытие его не входит ни в мою, ни в лейтенанта Зотикова компетенцию. Но нельзя, говоря об этом, замалчивать, сбрасывать со счетов огромные по важности действия западных держав, которые движут войну в определенном направлении, к победе. Я имею в виду такие решающие битвы, как наступление англичан у Эль-Аламейна, высадка союзных войск в Северной Африке, сражение у атолла Мидуэй, битва за Атлантику. Я имею также в виду нынешние действия на Средиземном море. И наконец, ленд-лиз, в реализации которого деятельное участие принимаете вы, русские моряки. Имея самый крупный в мире военно-технический потенциал, моя страна, США, предоставила его своим союзникам для достижения общей победы. И я предлагаю поднять тост за то, чтобы наши совместные действия по разгрому врага проходили в обстановке точного понимания вклада каждой страны в эту войну, чтобы будущие историки не уподобились отважному лейтенанту Зотикову, а были справедливы в своих оценках, чтобы каждый получил то, что он по праву заслужил на столь крутом повороте истории!

Вежливая улыбка на секунду озарила лицо Мерфи. Он выпил водку медленными, глотками и сел, озираясь, ища одобрения.

Капитан-лейтенант, закончив перевод, шепнул Полетаеву: «Вам надо ответить. У вас, хозяина, есть право на последний тост...» Он хотел еще что-то добавить, но Полетаев уже поднимался, волнуясь и удивляясь, что не может найти первое слово, хотя минуту назад в голове промелькнула целая речь. И вдруг увидел, что у всех, кроме американцев, рюмки стоят полные, как и у него, и понял, что никто не выпил за тост Мерфи; не сговариваясь, все поступили, как один, а у Зотикова рюмка даже стоит далеко от тарелки, чуть ли не на середине стола, демонстративно отставлена... И тут же пришло спокойствие и те слова, которые надо было сказать:

— Господин Мерфи, наш гость, высказал интересную и достойную мысль насчет будущих историков. Я горячо присоединяюсь к этой мысли, правда, с одной существенной поправкой: чтобы будущие историки, перечисляя битвы, названные господином Мерфи, не забыли поставить впереди этого списка разгром немцев под Москвой, а затем под Сталинградом. — Он сделал паузу и почувствовал одобрительное движение за столом, шепот, кто-то, кажется, даже тихонько прихлопнул в ладоши. — А говоря о ленд- лизе, — продолжил Полетаев, — я хотел, бы пожелать будущим историкам, чтобы они воздали должное не только американскому военно-промышленному потенциалу, но и советскому. Мы, моряки, хорошо понимаем выпавшую на нашу долю ответственность доставлять в свою страну из США и Канады столь нужные грузы, но, простите, господин Мерфи, я еще не слышал ни от кого у себя на судне, ни на других судах, что именно мы, тихоокеанцы, несем основную тяжесть борьбы с врагом. Ее несут наши бойцы под Ленинградом, Белгородом, Орлом, Курском, наши рабочие на Урале и в Сибири. Там, в России. А мы им помогаем. Всеми силами, как можем, на том участке, где нас поставили... Вот так. Ваше здоровье, господа!

Все выпили в молчании. Только кэптен Андерсон, верзила Андерсон не донес рюмку до рта, что-то пробормотал и засопел, упершись головой в большие растопыренные пальцы. Мерфи посмотрел на него с опаской и встал.

Зотиков с третьим механиком подхватили Андерсона под руки, повели к двери. Рыжий смущенно улыбался и гладил лейтенанта по голове.

— Надо же, надрался! — сокрушенно смотрел вслед американцу капитан-лейтенант из представительства. — Так я и знал! Не учитывают они, что водка есть водка!

На причале, возле трапа, уже дожидалась легковая машина. За рулем сидел «нейви», матрос военного флота, а из задней дверцы, возле которой стоял Зотиков, торчала длинная нога в черной штанине: видно, кэптен никак не мог усесться. Мерфи презрительно оглядел машину, торопливо пожал руки провожавшим, козырнул и сел на переднее сиденье. Капитан-лейтенант забрался рядом с рыжим. Машина загудела, призывая расступиться толпу солдат, готовых начать погрузку, и быстро скрылась за углом склада.

— Ну что же, — сказал Полетаев, — с дипломатией управились, пора подумать о грузе. Все-таки двести тонн взрывчатки берем. Надо распорядиться, Вадим Осипович, — обратился он к старпому, — чтобы курили только в одном месте, в красном уголке.

— Уже, — сказал Реут. — Уже распорядился.

Старпом повернулся, и Полетаев увидел, что из-под кителя у него свисает на ремешках черная кобура револьвера.

«Да, — подумал Полетаев. — Этому не нужно напоминать. Службу знает!»

— Так возьмешь меня, Андрей? — спросил Левашов и посмотрел на Щербину с боязливым ожиданием.

Щербина промолчал, даже головы не поднял, ковырял свайкой толстый стальной трос.

— Возьми, — походатайствовал Огородов. Он стоял в накинутом на плечи полушубке — праздный, неизвестно зачем появившийся на застывшей в камчатском морозе палубе. — Возьми, — повторил электрик. — Пусть узнает, что такое «тяжеловес» и как их из трюмов вытаскивают, эти ящики.

— Боцман назначит кого надо, — изрек наконец Щербина.

— Боцман, боцман, — заныл Левашов. — Будто он тебя не послушает!

Щербина и тут головы не поднял, но по тому, как двинул скулами, вроде бы для улыбки, было видно, что ему приятно услышать, какой у него авторитет, как он себя поставил. Мало, выходит, что к зиме у Левашова со Стрельчуком наметилось некое подобие дружбы.

Маторин, Никола Нарышкин, Надя Рогова — те уж как старались, только боцман их рвение не шибко замечал. Есть дело — красить или мыть чего, и давайте шуруйте, ребятки. А Левашов — особь статья. То сигнальные флаги в порядок приводит, то в нижнем коридоре, в теплом месте, латает шлюпочные чехлы, то с кем-нибудь из старичков кают-компанию в салатный колер одевает, лакирует карнизы — словно бы по специальной программе готовится, чтобы все знал, все умел, через все корабельные работы прошел.

И еще подробность: Стрельчук ему самую свою святую вещь начал доверять — связку ключей от разных его, боцманских, кладовых. Раньше, бывало, прострелит боцману поясницу, но он все равно сползет с койки — краски отпустить или ветоши, а теперь велит звать Левашова, ему втолковывает, где что найти и чтобы выдать без лишку.

Электрик Огородов, когда заходил разговор о Левашове, ничего особенного в его привилегии не усматривал, относил ее на счет боцманова сына. «Сын у него в армии, — пояснял электрик, — чуток постарше Левашова, но чем-то на него похожий, я карточку видел. Он в Одессе до войны, кроме школы, аэроклуб посещал. Ну, а когда грянуло, его тотчас в Оренбург, а военным самолетом овладел — на Север куда-то, под Мурманск, что ли, направили: по письмам неясно — полевая почта, и все, летчик- истребитель».