Минуточку, дослушайте. Как, по-вашему, видит командующий фронтом свои войска в бою? Нет! Только значки на карте. Ромбики, овалы, скобочки. И бросает, бросает вперед полки, пока не прорвет линию вражеских войск. Он не думает о процессе — есть ли у людей, которых он посылает, быть может, на смерть, жены и дети, кому сколько лет и прочее. Командующего интересует результат, победа, и он, разумеется, добивается ее!
Лицо старпома порозовело. Чувствовалось, что сказанное сутью своей доставляло ему удовольствие. Он напоминал шахматиста, открывшего секрет сложного дебюта и уверенного в своей беспроигрышной игре.
Полетаев опустил стакан на блюдце.
— Ну знаете ли! Вас послушать... Я не стратег, но уверен, что хороший командующий всегда думает о людях. Вы хотели ясности, хотели договориться о разделении обязанностей? Что ж, пожалуйста. Делайте то, что вам велит устав. Но помните, я тоже не снимаю с себя обязанности заботиться о команде, вникать в ее требования и нужды. А в случай с Алферовой рекомендую вдуматься. Матросы, судя по всему, хотят работать с полной отдачей. Вот и надо им создать условия. Это будет очень важный «результат» нашей с вами деятельности.
Реут молчал. Полетаев немного помедлил и встал. Старпом поднялся следом.
Третий помощник Тягин проводил их настороженным взглядом.
«Та-та-та» — барабанил мотор катера, увозившего пограничников и таможенников. Теперь все. Теперь хоть пароход еще и на Владивостокском рейде, а считается, что за границей. Никому на берег сходить нельзя, у всех в мореходных книжках стоит печать со словом «Выезд». Теперь один путь — в море.
Загремела якорная цепь, в глубине вздохнула тяжко, набирая сил, машина и забухала ровно, методично.
Справа поплыл лесистый берег Русского острова, слева отваливался, открывая дальние бухты, мыс Чуркин. Остались позади боны, и вот уже на ровной черте горизонта лишь одно ловит взгляд: каменистую скалу и башенку маяка — остров Скрыплева.
Прогромыхал сапогами первый вахтенный, пошел выпускать с кормы вертушку лага. Будет она день и ночь наматывать мили. И теперь уже все поняли, что пошли, что в море. Только Клара, дневальная, будто бы ничего не изменилось, затрясла колокольчиком: ужинать пора.
В столовой били в потолок, отражаясь от воды, лучи закатного солнца. Посуда на столах чуть позванивала, откликаясь на басовитое уханье машины, на деловую походную дрожь корпуса.
Солнечные отсветы сползли на стену, метнулись вбок: видно, меняли курс, отворачивали мористее. И сразу «Гюго» тяжело качнулся и уже не переставал мерно крениться с борта на борт.
— Ах черт! — вскочил Маторин, стряхивая со штанов капли супа. — Пролился.
И все засмеялись. Стали придерживать тарелки и уже окончательно убедились, что пошли, что в море.
— Ну, братцы, — сказал Зарицкий, — я на боковую.
— Правильно, Олежка, — отозвалась Аля Алферова. — Я тоже. А то будем клевать носом.
Они ушли, и все позавидовали им, заступавшим на ходовую вахту с полуночи. Уж больно они хорошо определились сразу в этой по-новому пошедшей жизни. Не сами, конечно, определились: вахты матросам назначал старпом, но выходит, что им повезло — Але и Олегу.
Из красного уголка послышались удары домино. Кто-то запел, где-то в конце коридора хлопнула дверь...
А «Гюго» шел себе и шел, тяжело переваливаясь, вспарывая гребни волн, отбрасывая за корму пенистый неспокойный след.
Впереди, за еще далекими Японскими островами, лежал океан. «Гюго» шел в океан.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Много ли, мало лет надо иметь матросу? Але Алферовой уже исполнилось двадцать шесть.
Невысокая, быстрая в движениях, она принадлежала к тому типу женщин, которых хоть и не числят в красавицах, но отличают сразу и помнят долго. Глядя на Алю, невольно думалось, что она ловчее выглядит в брюках, чем в юбке. И она сама так считала, потому и брюк, свитеров у нее было больше, чем платьев. Но это не мешало взгляду ее, брошенному как бы вдаль, постоянно напоминать, что она женщина, да еще из тех, на кого не грех обернуться при встрече. И, быть может, не один моряк на «Гюго» напомнил бы об этом Але, если бы не догадывался, не чувствовал, что в ответ на его слова ее резко прочерченные губы скривятся в обидной усмешке. Казалось, Алю до такой степени обуревает одна-единственная страсть, что все остальное проходит стороной либо воспринимается как нечто косвенное, необязательное.
И страстью этой было море.
Просто не верилось, что когда-то в жизни Али был химфак, к тому же избранный сознательно, с любовью к пробиркам и колбам, и был Ленинград, где она выросла, не задумываясь о том, что город стоит у моря, были одинокие прогулки по набережным. Одинокие — Аля как-то не умела заводить себе ни подруг, ни друзей, жила особняком. Это не нравилось в семье, даже несколько пугало родных, кроме, может, отца, инженера, вечно пропадавшего на своем заводе.
Мать ахнула от удивления, заметив однажды в окно, как Аля выскочила из дома, перебежала Литейный, как подошла к рослому парню, стоявшему возле кондитерской, и как они пошли рядом по тротуару. Парень был еще и широк в плечах, Аля рядом с ним выглядела точно мальчишка-подросток.
Они познакомились в Кавголове, в лыжном царстве, куда Аля ездила порой по выходным. Тогда там собралось полным-полно народу. Зрители черной массой затопили склон горы, на которой слаломисты, разыгрывая первенство, по очереди проскакивали через вереницу флажков на высоких древках. Аля тоже смотрела, завидуя ловкости спортсменов, попробовала в сторонке, как они, делать крутые повороты и тормозить, а потом покатила вниз, к дороге, где под старыми вербами стоял небольшой ресторанчик.
Стакан с чаем обжигал. Аля еле донесла его в угол, отыскав за грязноватым, покрытым клеенкой столом свободное место. Там сидел всего один человек в пальто, без шапки, и воротник у него был даже здесь, в дымном тепле, поднят.
— Я вас видел, — сказал он негромко. — На горе. Со временем сможете тоже соревноваться. Кстати, кто победил?
— Слушайте, — сказала Аля, не отвечая на вопрос, — а почему у вас воротник поднят? — Она немного замерзла, в тесном зальчике стало хорошо, и пить чай, разговаривать было приятно. — Вы простудились?
— Гланды, — сказал сосед и потрогал себя за шею. — Проклятые гланды с детства не дают покоя.
— Детские болезни с возрастом проходят.
— Но вместе с ними проходит и детская непосредственность. Впрочем, вряд ли она мне свойственна... А вот вы так мило поинтересовались моим здоровьем, едва мы заговорили, — в сущности, совсем незнакомые люди...
— Разве это звучало по-детски?
— Представьте, да. И мне понравилось.
— Вы что, работаете в школе? Учитель?
— Да нет. Филолог, занимаюсь в аспирантуре. Но, в общем, дело идет к тому, чтобы учить. Не детей, студентов.
— У нас на курсе тоже есть мечтающие преподавать. А я ни за что. Хочу на производство.
— Ну насчет того, чтобы мечтать, про меня было бы слишком сильно сказано... А где это, вы сказали, «у нас»?
— В химико-технологическом.
— Вы не похожи на химичку. Неужели интересно?
