страшные следы, как они отнесутся к своему соплеменнику, причине и виновнику их страданий? А разве Крири и Вру забудут все то, что произошло перед нашим побегом?

Безжалостное солнце выжгло холмы и заросли, превратило цветущую недавно землю в серую пустыню. Длительная засуха, голод уже погубили слабых. У племени едва ли хватит сил, чтобы дотащиться до Большой Реки вслед за тянущимися туда травоядными.

Мы целый год, не меньше, охотились вместе с Леле, который после выздоровления следовал за мной, как тень, и с быстроногим Бонги, добродушным и верным товарищем, с Ного… Я никогда не участвовал в пожирании ослабевших. Дикари верили в мою колдовскую силу — а я наложил табу на каннибализм благодаря этой силе.

Скитания научили Ного охотиться в одиночестве, Леле и Бонги во всем подражали ему. Плоскоголовые — примитивные охотники. Они загоняли жертву облавой. А что такое облава? Это крики, шум, камни… Правда, она полностью отвечает духу дикой природы. При такой охоте, как правило, погибают слабые животные. Она вписывается в систему естественного отбора, но требует литой выносливости от охотников и не всегда завершается успешно.

Я научил Ного охотиться из засады. Для этого надо хорошо знать повадки и привычки животных, что, по-моему, плоскоголовым не было дано. Дети природы, а если точнее — дикой природы, они не обременяли себя наблюдениями и изучением того мира, в котором живут. Полагались на двух человек — вождя и шамана. Хорошо, если они были умными людьми, а если ничтожества, недоумки, вроде Крири и Вру? Эти деятели завели порядок, при котором вся добыча попадает в их лапы. Они распоряжаются ею, наделяя кого жирным куском, если человек угоден, а кого тощим ломтиком, если невзлюбят. Завистливые и жадные, они окружили себя еще большими ничтожествами, чем сами. Легко представить, как они вели себя.

Я исподволь начал обращать внимание на «социальную несправедливость». Мы стали первыми нарушителями общественного спокойствия в племени: перестали приносить в стойбище добычу, навлекая на свою голову проклятия шамана и вождя, а также всяких прихлебателей. В сезон засухи племя голодало. Если удавалось затравить какую-нибудь несчастную антилопу, то ее хватало только шаману и вождю. Зримое проявление дикой несправедливости — это отвисшие животы Крири и Вру на фоне истощенной толпы. Мы не стали терпеть это. Охотились самостоятельно. Опишу нашу охоту на обезьян. Загнав одну-две обезьяны на дерево, желательно — стоящее обособленно, я лез вслед за ними, в то время как Ного, Леле и Бонги с палками стояли вокруг дерева. Я заставлял бедных животных отступать на самые тонкие ветки, которые в конце концов подламывались, и обезьяна падала на землю. Прежде чем она приходила в себя после падения, ее добивали дубинками.

Мне нравились наши охоты небольшой группой. Я выделял Ного и двух подростков — Леле и Бонги — среди бестолковой толпы. Это были смышленые и по-своему порядочные дикари. Они буквально впитывали те не слишком обширные знания практической жизни, которые мне удавалось им раскрыть. Мне нравилось, что эти трое были индивидуалистами. В них просматривались росточки личностей. На эти качества я и рассчитывал, когда поставил задачу отучить их от стадного образа жизни. Я рассказывал им, насколько позволял язык, о жизни на Земле. Поскольку это с трудом умещалось в их головах, я говорил им, что даже здесь, в нескольких тысячах километров отсюда можно найти более подходящие условия для существования: там не бывает засухи, там очень много дичи. Они слушали недоверчиво, но что-то в их сознании оставалось.

До Большой Реки, на которую Вру давным-давно наложил табу, было два-три дня пути. Ного, правда, говорил, что табу наложили предшественники Вру и было это давно-давно. Вру только подтвердил это табу. Я думал — зачем? И пришел к выводу, что условия, в которых обитало племя или племена плоскоголовых, в географическом плане были тяжелыми. Борьба за существование давалась нелегко. Дикари жили на критическом пределе выживаемости, что и отразилось на общем уровне их развития, весьма и весьма первобытном, нецивилизованном даже по меркам первых неандертальцев, если искать земные аналоги.

В таких условиях время от времени среди дикарей появлялись особи, назовем их так, которых не устраивал образ жизни, навязанный здешней географической средой. Они пытались вырваться отсюда сами, или группами, — это раскалывало первобытную общину, ослабляло ее. Среди шаманов появлялись такие, что понимали угрозу, исходящую от «раскольников». Они-то и придумали табу. Почему оно распространялось на Большую Реку? Потому, что с противоположной стороны край холмов и зарослей окружали горы и пустыня. В обетованные края вела Большая Река, и это был единственный путь.

После того, как гладкокожий, добыча Зумби, рассказал мне о больших каменных хижинах — городе и «Викинге», находящихся на морском побережье, я задумал во что бы то ни стало вырваться отсюда. Путь к морю, по словам гладкокожего, лежал вдоль Большой Реки. Несколько месяцев назад — пусть не удивляет вас земное «месяц» — я со своими туземными друзьями охотился в районе Большой Реки. Мне стоило немалой выдумки снять с Большой Реки — только для нас! — табу. Для них я был не меньший колдун, чем Вру, только Вру свой, а я — пришелец, совсем не похожий на них. Тайна, которой был окружен мой приход, одновременно и привлекала, и отпугивала туземцев. Меня это устраивало. Я не злоупотреблял «ореолом волшебства», но там, где это требовалось для общего блага, не очень стеснялся.

Тогда-то с помощью своих спутников я соорудил плот и укрыл его в тростниковых зарослях, привязав к двум колам. Туземцы не совсем понимали, что это и для чего. Я пригласил на площадку из бревен желающих покататься. Согласились Ного и Леле. Они дрожали на плоту, а Бонги, которого не удалось завлечь на «судно», дрожал на берегу. И все радовались, когда прогулка окончилась.

…Нарисовав своим друзьям красочную картину жизни в далеком краю, я попытался убедить их двинуться на поиски счастья. Увы, моего красноречия не хватило, чтобы растопить айсберг их недоверчивости. Впрочем, не столько недоверчивости, сколько страха, который был фоном туземной жизни, — вечно они чего-то боялись. Я тоже порядочный трус. Но в то время, когда меня страшили конкретные вещи, туземцы боялись всего, что было непонятным. Ного колебался. Его увлекали мои «картины», но не хватало решимости. Я тогда решил не настаивать. Хотите — уплывем, не хотите — вернемся, мне все равно, я ведь для вас стараюсь. Не хотите сегодня, завтра согласитесь. Главное — запустить вам под плоскую черепушку ежа, теперь сами думайте…

Вот они и думали. Если раньше поступки вождя и шамана воспринимались как не подлежащие даже мысленному осуждению со стороны члена племени, то теперь сразу следовала критическая оценка. Знаете, это если и не революция в сознании первобытного человека, то первый шаг к осознанному недовольству. Хочу сказать что активным помощником в «революционизировании» сознания дикарей у меня был сам Вру. Она вел себя нагло и подло. Всегда. Постоянно.

Однажды мы загнали на дерево, а затем и убили трех обезьянок. Я только собирался спуститься на землю, как вдруг из зарослей вынырнул шаман. Увидев нашу добычу, он подскочил к ней и объявил добычей племени. Мои друзья оторопели. Шаман, не теряя времени, схватил одну обезьянку, потом другую и потянулся за третьей. Бонги, видя такой наглый грабеж, ринулся спасать добычу. Его голова столкнулась с головой шамана. Толчок был, очевидно, сильный, потому что шаман упал и завизжал не своим голосом:

— Смерть вам! Смерть! Вы напали на шамана! Вы нарушили табу! Крири убьет вас! Крири! Сюда! Ко мне!..

Мои друзья остолбенели. Угрозы шамана — не пустые угрозы. Да еще в условиях, когда племя голодает. Шаману не составит труда доказать, что мы нарушили табу, напав на него, что пытались присвоить то, что принадлежит всем… Все будут на стороне шамана. Голодные и злые, они по первому знаку Крири набросятся на нас с дубинками, желая поскорее разделаться с нами и устроить кровавый пир.

С высоты дерева я увидел, что дикари, которые находились в нескольких сотнях метров, услышали крики шамана и, размахивая палками, бросились к нам во главе с вождем.

Дело худо, подумал я и соскочил с дерева.

— Надо бежать! Они убьют нас! Они идут сюда! — выпалил я единым духом и кинулся в заросли. Ного — за мной. Леле и Бонги стояли в нерешительности. До тех пор, пока из-за кустов не выскочил их разъяренный соплеменник с дубинкой.

— Смерть им! — визжал шаман. — Убей их, они нарушили табу! Хотели убить меня!

Над зарослями зазвучали голоса дикарей, которые бежали к дереву. До Леле и Бонги наконец-то дошло, что если не бросятся в бегство, они обречены…

Солнце уже садилось. На востоке сгущалась мгла. Я направлялся в сторону Большой Реки, потому что в другой стороне спасения не было. Какое-то время мы слышали за спиной голоса преследователей. Потом