- Разрешите господин полковник? - опять задал вопрос настырный казак.
- Что еще не понятно, хорунжий?
- Разрешите в разведку о двуконь выехать?
'Хитрый казачина, половине своих людей даст выспаться, а потом и для второй даст возможность подремать в седлах, - подумал Ларионов. - С другой стороны дело говорит'.
- Хорошо, согласен с Вами. Конных разведчиков пошлите на восток верст на двадцать, тоже с заводными лошадями. Выполняйте.
- Слушаюсь.
Когда офицеры ушли, к полковнику подошел Гребнев.
- Пойдемте Андрей Васильевич, там уже палатку для Собрания поставили, подождем ужина, да и обсудим наше положение.
- Положение у меня - хуже губернаторского. Вместо позиций полк пришел неизвестно куда! Вот тебе и принял полк! Что-то будет в штабе и дивизии и корпуса? Даже думать не хочется!
- Ничего, думаю, все разъяснится.
- Очень хочется на это надеяться. Но как такое могло произойти совершенно не пойму. Расскажи, кто ни будь другой про такое, не поверил, но ведь вот оно, море.
- Ничего, вернется хорунжий, скажет название какого-либо местечка, а там уже как в академии учили, все города и реки на пути предполагаемого маршрута сами в памяти всплывут.
- Ваши слова Сергей Аполлонович, да Богу в уши.
- Идемте, идемте.
* * *
Ожидание посланных в пройденном направлении казаков не продолжалось очень долго.
В палатке офицерского собрания, общество офицеров полка, и получившие разрешение на вход в собрания офицеры артиллеристы, саперы и связисты собрались практически в полном составе. Командир нестроевой роты расстарался, и его подчиненные изготовили дополнительные столы и скамьи, чтобы места хватило всем.
Горячую пищу с офицерской кухни подали не раньше чем солдаты выстроились в очереди к ротным 'пищеметам'. Ларионов раз и навсегда приказал об этом, когда прибыл в полк после госпиталя. На возражения прежнего заведующего хозяйством полка, по совместительству являвшегося заведующим Собранием, Ларионов прочитал ему краткую лекцию о том, что разница в положении между солдатами и офицерами должна происходить исключительно в сфере службы. Оторванность офицерского состава от солдатской массы и так слишком велика, не надо ее усугублять тем, что господа офицеры уже кушают, а солдаты еще слюни глотают.
Заведующий хозяйством, полковник Отто Августович Беккер, хотевший после того, как прежний командир полка так и не оправился от болезни, занять вакансию командира полка, принял назначение Ларионова без всякой радости.
Саратовский помещик, он деятельно готовился к распродаже полкового имущества после демобилизации, слухи о которой упорно ходили в полку, составленном из ополченческих дружин. Отобрал лошадей для покупки, привез из имения сельскохозяйственный инвентарь, который ремонтировали солдаты из механиков и кузнецов, и вообще развил бурную деятельность с целью обогащения.
Надеждам на скорую демобилизацию не суждено было сбыться, вместо роспуска ополченцев по домам, полк оказался на фронте, попав в самую мясорубку Горлицкого прорыва.
Махинации полковника с продуктами, начавшиеся на фронте, он решил продолжить и в тылу, когда остатки полка были выведены на переформирование и пополнение. То, что, не смотря на несколько неприятных случаев с офицерами, приходившими с позиций с вопросами о плохом довольствии своих солдат, началось на фронте, полковник решил продолжить и в тылу.
Дело пошло, доход полковника и примкнувшего к нему казначея, увеличивался пропорционально тому, насколько уменьшался рацион солдат. Все кончилось очень неприятно, неожиданно проверив несколько раз закладку продуктов в полевые кухни, Ларионов вызвав к себе казначея полка, капитана Стейница, вытряс из него всю подноготную. Вытряс в буквальном смысле этого слова.
Результатом стал рапорты о болезни полковника Беккера и казначея. Бывший при разговоре с ними Ларионова в соседней комнате прапорщик Юрасов, потом по секрету рассказал кое-кому из офицеров, о том, что голос у Ларионова очень громкий, язык образный, а в места, в которые он грозил отправить обоих офицеров, лучше не соваться. Ни с анатомической, ни с познавательной целью.
* * *
Через три часа назначенные в разведку люди оседлали коней и ведя в поводу заводных коней отправились в разные направления. Дозор, высланный по дороге в лес, уже успел вернуться. В палатку офицерского собрания с совершенно несуразным докладом явился урядник. Послушав о том, что протянувшись пару верст по лесу, дорога совершенно неожиданно исчезла, то есть совсем, как отрезало, Ларионов был очень удивлен. Урядник божился, что вместо накатанного грунта, резко началась трава, причем явно нет осенняя пожухлая как в лесу, а яркая и молодая. И росло несколько сосен. Да еще вид сосен резко отличался от тех, что встречались в лесу. Сосны по выражению урядника, командовавшего разъездом, выглядели как зонтики у барышень.
- Да ты где зонтики-то видел, станишник? - спросил делопроизводитель полкового суда, прапорщик Юрасов.
- Как же, Вашбродь, в Новочеркасске и в Ростове видел, и на действительной в Варшаве бывать доводилось. Також видел.
Словно в подтверждение своих слов урядник протянул Ларионову обломанную сосновую ветку.
Подошедший старший врач взял ее из руки казака, - спросив полковника, - Вы позволите господин полковник?
Тот кивнул. Врач повертел ветку в руке и выдал свое резюме:
- Pinus pallasiana иначе Сосна Палласа. Еще называют сосна крымская. Обычные места произрастания Крым, Кавказ, Малая Азия.
- Н-д-а-а. Что еще урядник? Куда дорога пропала?
- Ваше Высокоблагородие, там поперёк дороги ровно ступенька высотой вершков пять. Да и дальше в лес тоже.
- Поручик Нежинцев!
- Я, господин полковник.
- Поезжайте с казаками проверьте.
- Слушаюсь!
Вернувшийся Нежинцев и прибывшие к тому времени посыльные от других разъездов подтвердили, что бивуак полка находится в какой-то странной впадине. Общее мнение выразил заведующий хозяйством полка, полковник Мезенцев:
- Мы находимся в низине, оттиснутой каким гигантским каблуком. Господи Боже! В какую дыру мы провалились?
Глава 4. Приказ, отданный завтра.
Утром следующего дня полковника Ларионова разбудил денщик, рядовой Трофим Иванович Власов. В отношениях командира полка и его денщика проскальзывало, что-то от отношений Петруши Гринёва и Савельича. Иваныч был так же заботлив, блюл интересы своего командира и был по стариковски ворчлив, хотя имел средний возраст, сорок три года. Ларионов иногда так его и звал, 'Савельич'. Власов не обижался.
