не о чем разговаривать, а притворяться незачем. Его родные – здесь, его семья новая – здесь. Потому что здесь настоящая любовь, настоящая тепло. Все им восхищаются – куда уж теплее.
А какая-то накидка – какая-то накидка может и пригодиться. Шить земная мама умеет.
Онисимов тоже решил позвонить по телефону – новому богатому брату Серёже. Чтобы добавил недостающие баксы сразу – пока не забыл.
А Пустынцев провел тяжелый вечер. Когда ощущаешь затылком нацеленный немигающий зрачок ствола, лучший способ отвлечься – как следует врезать. Что и приходилось проделывать всё чаще. Вечером становилось хорошо и беззаботно на душе, зато утром – совсем плохо. В такую минуту и позвонил настырный попрошайка, который прилепился к наглому мальчишке, метящему в святые.
– А чего собственно? – подозрительно переспросил Пустынцев.
– Ты же обещал. А тут как раз надо срочно…
Онисимов ещё не придумал, что за надо заплатить срочно – но Пустынцев и не дал договорить:
– Все хотят – подоить. За золотую сиську подержаться. А какие у меня гарантии? Если бы гарантия, что у твоего пацана надежная система предупреждения – тогда и заплатить не жалко. А так – какие гарантии? Может, он, наоборот, подослан – чтобы усыпить. Сейчас никакой банк самый херовый кредит не даст без гарантий, а меня за идиота держите?!
– Но Серёжа! Ты же сам… ты же убедился… ты же обещал…
– Ни черта я не помню, никаких таких обещаний. Ни хера я не убедился! Доят всякие!
Пустынцев швырнул трубку. В плохом настроении он бьет трубки – как колотит посуду истеричная жена.
Онисимов в недоумении смотрел на свою трубку – замолчавшую. А деньги были так близки, так возможны!..
Конечно, Господствующее Божество помнит всё, что случилось на любой планете и в любой галактике в целом. Но Оно редко что-нибудь вспоминает. Воспоминания Ему абсолютно не нужны и неинтересны. Вся предыдущая история привела к тому мигу, который переживается сегодня и сейчас. Только в этом функция прошлого. А интересен именно миг! Каждый мелькающий миг, каждый момент игры. А когда игра сделана, счёт известен, это уже неинтересно. Зато очень интересно, чем закончится только что начавшийся следующий матч.
Мгновения прекрасны именно тем, что непрерывно сменяют друг друга. И остановка невозможна. Даже Само Господствующее Божество не в силах остановить движение – целых галактик и вращающихся электронов. Не в силах, да Оно бы и не желало – остановить. А приверженность к истории – это жалкое желание остановить и законсервировать ушедшие мгновения. Тогда как прекрасен и ценен только переживаемый миг!
И между прочим, миг уравнивает Господствующее Божество с малой букашкой. Потому что, если не вспоминать прошлое – забыть, что букашка или даже разумный планетянин когда-то родились, начались, если не знать, что планетяне и даже букашки смертны, и значит будущие их коротко и непременно закончится уничтожением – если не думать об этом, то в переживании настоящего мига любая тварь может наслаждаться полнотой чувств, и не завидовать бессмертному Божеству. Неразумные твари так и делают – и в этом смысле они ближе к Божеству, чем планетяне, называющие себя разумными, но разум которых часто сводится лишь к воспоминаниям о прошлом и страхам перед будущим. А недоступное мелким планетянам Божественное совершенство как раз и состоит прежде всего в полноте восприятия каждого мига, не омраченном ни воспоминаниями, ни страхами.
Клава упорно ухаживала за Виталиком. Два дня прошло, а она так и не понимала, слышит он что- нибудь или нет? Кормила и поила она его с ложки – и он покорно открывал рот, как маленький.
Спала она тут же рядом. И охранники спали тут же. Тут же они пытались и курить, но Клава отрывочными словами, а пуще резкими жестами объяснила им, что курить рядом с больным нельзя. И это оказалось очень полезным объяснением.
На третий день они привыкли к ней и невольно притупили бдительность. Теперь они стали часто выходить на улицу – перекуривать вдвоем, потому что курить в одиночестве почти так же скучно, как и пить. Курение – прежде всего форма совместного мужского досуга. Клава нередко тоже перекуривала с ними, потому что такое занятие сближает. Трудно подозревать того, с кем выкурена не одна пачка сигарет.
В перекуры она почти не разговаривала со стражами, но и молчание сближало. А стражи даже радовались иногда перекурить без постороннего, и занятые своими разговорами, конечно уж не прислушивались, что там говорит пленнику русский доктор. Тем более, свой мужик – курили вместе.
Оставшись в очередной раз без присмотра, Клава решилась и шепнула:
– Виталик, ты меня слышишь?! Виталик!
И безразличный его взгляд, кажется, сфокусировался.
– Виталик!
Он приподнял голову, посмотрел осознанно.
– А?.. Что?.. Где я?!
– Тихо. Ты в плену у чеченцев.
– Гады! Как я попал?!
– Тихо. Потом расскажу, потом.
– А ты кто? Голос знакомый.
– Я – Клава. Только молчи, не показывай, что знаешь меня. А то убьют или сделают ещё хуже.
Виталик посмотрел вполне осмысленно и впервые ответил:
– Да… Плен… Клава…
