вот мой «Макаров», видишь? Я ставлю его на предохранитель, а теперь медленно без всяких фокусов кладу на пол. Ты меня знаешь, никто тебя убивать не хочет, даже брать тебя не собирались, пока ты сам пальбу не открыл.
— На понт берешь? — недоверчиво следил Гвоздь за манипуляциями Грязнова, продолжая отступать. На Глобу он не обращал внимания, а тот, в свою очередь, контролировал каждое его движение, готовый в любой момент прикрыть Грязнова. — Сказал, живым не дамся.
— Да чего ты завелся или грешок какой чувствуешь? — продолжал увещевать Слава, осторожно приближаясь к «авторитету», но, когда их разделял всего один шаг, Гвоздь вдруг отпрыгнул, как ужаленный, и оказался в воде.
Пистолет пошел ко дну первым, а вслед за ним упорно стремился Гвоздь, отягощенный тяжелым, разбухшим от воды халатом.
— Спа-а-асите! — вопил он, отчаянно пытаясь выбраться из халата и судорожно хватая ртом воздух. Голова его то погружалась, то выпрыгивала, как поплавок, глаза расширились от ужаса.
— По-моему, он не умеет плавать, — высказал предположение Глоба.
— Согласен, — откликнулся Грязнов и быстро огляделся вокруг в поисках спасательного круга или чего-нибудь в этом роде: нырять прямо в костюме не хотелось, а раздеваться явно не было времени.
На стойке у кромки бассейна лежали готовые к применению надувные матрасы самых причудливых форм: от огромной бейсбольной перчатки до плоской надувной женщины с подставкой для стаканов в самых интимных местах. Грязнов принялся сбрасывать их в бассейн, но Гвоздь уже не подавал признаков жизни. С широко раскрытыми глазами он, раскинув руки, опускался на дно, а к поверхности подымались последние пузыри воздуха.
— Твою мать! — Глоба кое-как сковырнул ботинки и, сбросив пиджак, нырнул следом.
Грязнов, не опуская пистолета, бегал у бортика, в любой момент ожидая появления большого количества злодеев с автоматами. Где-то в коридоре слышались отдельные выкрики и шум потасовки.
Глоба прямо на дне раздел Гвоздя и, схватив его за волосы, поволок вверх. Вынырнули они одновременно. Глоба подхватил «авторитета» под мышки и выволок на мраморный пол.
Грязнов давил Гвоздю на грудь, а Глоба, с трудом преодолевая отвращение, через носовой платок делал искусственное дыхание изо рта в рот.
То ли у Глобы получилось дышать, то ли Гвоздь решил еще пожить пока, но из горла его выплеснулся щедрый мутный фонтан и он, закашлявшись, попытался вырваться из крепких объятий сыщиков.
— За что? — Он снова натужно закашлялся и, перевернувшись на живот, застонал: — Суки.
Оперативники завернули Гвоздя в первый попавшийся плед и на руках отнесли в машину — идти самостоятельно он не мог. Поговорить на месте не получилось, да и после оказанного сопротивления Грязнов просто не мог себе позволить роскоши не арестовать его.
Рогозина допрашивали в тот же день. Самый пристальный осмотр дежурного врача ГУВД не выявил ни одной серьезной патологии в его организме. Для своих пятидесяти семи лет он прекрасно сохранился: имел вполне здоровое сердце, хорошие легкие, а купание в довольно теплой воде бассейна не смогло вызвать у него даже обострения радикулита.
Грязнов решил ковать железо, пока горячо, и, даже не заводя в камеру, сразу поволок Гвоздя к себе в кабинет.
Беседа планировалась отнюдь не для протокола, потому все формальности вроде выяснения анкетных данных были опущены. Грязнов с Гвоздем давно знали друг друга. Грязнов брал его за ограбление сети ювелирных магазинов еще лет двадцать назад, будучи сопливым оперативником, а после внимательно следил за карьерой своего подопечного, для которого «грязновская» ходка была третьей, и, собственно, последней. После того он не попадался ни разу — стал большим человеком, «авторитетом», и сроки за него мотали другие.
Гвоздь был мрачен и зол, хотя в спортивном костюме с чужого плеча (оперативники, унося его из клуба завернутым в плед, прихватили по дороге чью-то одежду, но она оказалась не гвоздевской) выглядел скорее смешно, чем злобно. Костюм был ему широк и короток, длинные, поросшие густыми седыми волосами руки чуть ли не по локоть торчали из рукавов, но особенно комично смотрелись мягкие, лимонного цвета тапочки с помпонами. Он кусал губы и поминутно приглаживал свои и без того прилизанные редкие с проседью волосы.
Турецкий по умолчанию передал инициативу Грязнову, а сам уселся в уголке и молча изучал Гвоздя. Грязнов не стал ходить вокруг да около:
— Назови нам фамилию Мефистофеля, и ты свободен как ветер, — предложил он арестованному без предисловий. — Ты ведь не мелкий воришка какой-нибудь, в колонии будешь жить не хуже, чем на воле. Так что нет нам никакого резона тебя по этапу гнать. Тем более ты у нас гарант порядка, посадишь тебя, опять на Москве война начнется. На твой кусок немало охотников. Ну что, убедил?
Гвоздь хмуро взглянул на Грязнова, повернулся и сплюнул сквозь щель в зубах под ноги Турецкому.
— Не на того напал, начальник. Не знаю я никакого Мефистофеля.
— Да брось ты свои блатные замашки, давно ведь уже окультурился: на лимузинах ездишь, в ресторанах кушаешь, с большими людьми общаешься. Или в салонах художественных тоже на пол плюешь?
— Ты мне, начальник, зубы не заговаривай. Ничего не знаю, никого не видел, бизнес у меня легальный, налоги плачу вовремя. Обвинение предъяви по всей форме, тогда и спрашивай, я свои права знаю.
— Зачем ты, Рогозин, нас недооцениваешь? Мы что, устроили облаву по всей Москве, ловили каждого встречного поперечного и у каждого спрашивали: скажи, дорогой друг, кто такой Мефистофель? Слышал ты про такую облаву?
— Не помню. — Гвоздь открыто смотрел в глаза Грязнова, откровенно демонстрируя, что в гробу он его видел со всеми вопросами.
— И не можешь помнить, потому что не было ее. Мы конкретно к тебе шли, конкретно тебя и хотели спросить. Как думаешь, почему?
— Не знаю.
— Да что ты заладил: не помню, не знаю! Стар ты уже в несознанку играть.
— Сказал не знаю, значит, не знаю.
Турецкому показалось, что Гвоздь даже веселится, издевается и получает от этого полное моральное удовлетворение.
Собственно, Грязнов и не ожидал, что Рогозин так вот просто расколется и сдаст Мефистофеля просто по старой дружбе. Скорее, наоборот, именно по старой дружбе он будет доводить его, Грязнова, до белого каления и станет либо тянуть волыну, либо симулировать атеросклероз в критической стадии.
— Ладно, давай по-другому. То, что ты организовал перевозку денег на самолетах «Глобуса», мы знаем. То, что деньги это не твои были, — тоже знаем. Кишка у тебя тонка со всеми твоими стриптизами миллиард баксов собрать. А самолет-то упал, и денежки теперь в полиции под большим амбарным замком хранятся. А кому-то это наверняка не понравилось. — Грязнов сделал паузу, оценивая, какое впечатление произвела на Гвоздя его речь. Пока никакого — Гвоздь нагло ухмылялся, понимая, что доказать его личное участие в этом деле будет весьма проблематично. Но Грязнов и не собирался ничего доказывать. — Теперь мы делаем вот что: тискаем во все газеты и на телевидении, что арестован, мол, известный уголовный «авторитет» Рогозин, который под грузом улик, против него собранных, согласился чистосердечно во всем признаться и назвать всех своих сообщников и заказчиков. А еще пускаем слушок, что Гвоздь хотел кинуть своих хозяев и, если бы не трагическая случайность (полицейские не вовремя подоспели), кинул бы.
— Да кто вам поверит? — возразил Гвоздь, но как-то не очень уверенно.
Грязнов продолжал давить:
— А нам и не нужно, чтобы верили. Мы информацию пробросим и будем ждать. Рот тебе заткнуть они захотят обязательно, не могут не захотеть. Даже если знают тебя как облупленного и уверены в тебе на все сто. Мало ли чем мы тебя достали, а мертвый ты точно уж никому ничего не скажешь. Так что, — потер руки Грязнов, — сажаем мы тебя в Лефортово или вообще выпускаем под подписку о невыезде и ждем, когда
