— Постой. Торг уместен. — Шило начинал злиться. — Три тыщи. Три тыщи баксов. Девяносто тыщ в деревянных.

— Ты мне дуру не гони, — начал заводиться и Венька. Езжайте спать по-хорошему.

— Долго ты из себя целку будешь строить? — оскалился Шило. — Чо ты мне свой пугач тычешь? Ща с «шмеля» по твоей хибаре двину, угли одни останутся.

— От тебя тоже.

— Помочь… — Над забором высунулась здоровенная голова. Увидев, нацеленный в лоб пистолет, заморгала, скрылась. — Во бля.

В тот момент в кармане у Шило запел сотовый.

— Да, нашли, — быстро сказал он в телефон. — Нет. Бегает вокруг деревни с какой-то стаей… Надо на снегоходе. С егерем каким-то. Бык уперся. Щас у него. Вениамин. Даю. На, — сунул егерю телефон.

Пенальчик в черном футляре зашелся знакомым кашлем.

Егерь сразу вспомнил этот кашель. Однажды под утро в больнице он очнулся от чьего-то взгляда. В предрассветном сумраке на фоне серой стены больничной палаты чернела человеческая фигура. «Опять Камуфляжья Лапа», — спросонья подумал Венька. Сунул руку под подушку за пистолетолм. Но скрипнули под ногами призрака паркетные дощечки. Окончательно очнувшись, егерь разглядел предутреннего гостя. Это был сутулый подросток в темном старомодном костюме и лакированных туфлях. Силуэт четко выделялся на фоне светлой стены, лицо же сливалось с ней. И будто из глубины стены в егеря целились сощуренные жесткие глаза.

Венька разжал пальцы на рукоятке пистолета, вытащил пустую руку из-под подушки, сел на кровати.

Нет, гость никак не походил на Камуфляжью Лапу. Вошедший молча смотрел на егеря. Этот взгляд из стены, казалось, впился в мозг и считывал, скачивал из его памяти нужную ему информацию до тех пор, пока пришельца не согнул пополам злой приступ кашля.

Так он познакомился с Развалиной. Разговор получился короткий. После его ухода егерь ощутил в себе злую холодную силу. И еще никогда ранее не испытанное чувство нежного отчаяния и любви.

Позже егерь узнал, что пожаловал к нему сам Развалина. Последний из могикан, вор в законе старого закала. Он презирал и ненавидел беспредельщиков вроде Камуфляжьей Лапы. Терпеливый и мудрый, низлечимо больной и потому абсолютно бесшабашный, он правил бал и в молодом криминальном мире.

— Накатили они на тебя, сынок? — просипел телефончик.

— Нормально. Конкретные ребята, — усмехнулся егерь.

— Я помню свой должок. Помню. Мне нужна эта собака, сынок, — сипел экранчик. — От хрустов не отказывайся. За мной… — Экранчик погас.

— Извини, командир, я не въехал, — мотнул головой Шило. — Ведь это ты Бобариху завалил? Я торчу. Виноват.

— Слыш, Костян, я пошел в машину. Простыну, — кашлянул за забором Лом. Хлопнула дверца.

— Подожди, щас в гостиницу вас устрою, — сказал егерь. — Вас сколько?

Пока одевался, проснулась Танчура.

— Куда собрался?

— Охотники приехали. В гостиницу отвезу.

— Опять до утра пьянствовать, — забубнила она. — Ночь-полночь. Лезут. Ни стыда, ни совести…

Венька долго колотил в дверь гостиницы ногой, прежде чем дежурная, узнав его голос, открыла. Она привыкла: егерь селил охотников и днем, и ночью. При виде молодых мужиков встрепенулась. Отомкнула угловой номер, но посидеть с гостями отказалась.

Венька тоже хотел уйти.

— Обижаешься за давешнее командир? По сорок капель за знакомство. — Он глядел на егеря шалыми глазами так, будто егерь был его лучшим другом. — Присаживайся. Лом, Пашок, коробки из машины быстро! А ты чего там встал, проходи, — кивнул он увязавшемуся за ними Подкрылку.

Сидя в кресле, Венька, будто из скрадка, наблюдал за гостями, как наблюдал бы за тетеревиным током или за стадом кабанов, вышедших к кормушке. Самое большое любопытство вызывал Малек. Он был самый молодой из четверых. Четвертый — рослый сумрачный парняга, Пашок, все время молчал в готовности исполнять любую команду Шила.

Малек выделялся стремительными и одновременно мягкими движениями. Когда его кто-нибудь окликал, он тут же оказывался рядом с этим человеком. Прямой взгляд в глаза собеседнику и подобие узкой улыбки отбивали охоту подначить.

В пять минут накрыли стол. Шило разлил по стаканам водку.

— Мне безалкогольное пиво, — сказал молчаливый Пашок.

— Безалкогольное пиво — путь к резиновой женщине, — на всю гостиницу раскатился Лом. — А мне всего на палец от верха.

Венька заметил, Малек быстро пьянел. Из разговора он понял, что тот умудрился завербоваться на три месяца контрактником в Чечню.

— А телки там у вас были? — Лом так и сидел в пальто. Вытирал горстью пот с лица.

— У нас не, — серьезно сказал Малек. — У чехов снайперши точно были. Одна выходила на нашу частоту, базарила про себя. Что ей восемнадцать лет, бывшая биатлонистка. Деньги на операцию матери приехала зарабатывать. Я раз сам слышал, к радистам зашел, она в рации толкует: пацаны я вас сегодня убивать не буду, у меня критические дни… Скажите своему мудаку, пусть голым задом передо мной не сверкает, а то хозяйство отстрелю. Мы из дома выскочили, точно один чмошник из срочников сидит в кустах, тужится…

— Такую бы пидораску: ласты повязать, оттянуть. — Лом стянул с могучих плеч пальто, швырнул на кровать, будто ту самую снайпершу.

— Десантура отлавливала. — Малек поиграл ножом. — Гранату между ног засунули и с вертолета толкнули.

— Чать, ты там заработал неплохо, — вежливо спросил Подкрылок. Он раскраснелся от выпитого. Вытянул ноги.

— Там заработаешь. Козлы за броник высчитали. В зеленке на засаду въехали. — Малек обвел слушателей взглядом, хмыкнул. — Со всех сторон, чехи. Петля. Я броник сбросил и в речку прыгнул. А пацанов посекли. Срок закончился, в Моздок добирайся, как хочешь. Ни копейки. Пацаны научили. В рейсовый автобус сел. Контролер подкатился, я чеку из эргэдешки дернул, показываю: «У меня, братан, проездной.» Он чуть в окно не выскочил. А за броник конкретно высчитали. Ты, говорят, может, его чехам загнал за баксы…

— А чо такое баксы? — шопотом спросил Веньку Подкрылок, когда вышли покурить.

Ушел из гостиницы егерь уже в первом часу ночи.

Улицы были пустынны. В голове и так и эдак звучали пьяненькие речи Подкрылка: «Петруччио с вечера никакой. Отрубился в дежурке…» «В дежурке… Никакой…» «Хряки потравились, еще больше пить стал…» «Никакой», — а ноги уже сами вышагивали к ее дому. Давнул на щеколду — воротца подались. Подошел к двери: «В дежурке… никакой». «А если дома… Ее под скандал подставлю… — Заглянул в окно, за стеклами чернота. — В постели сонная голышом. Она любит спать голышом… С ним…» А пальцы уже стучали по стеклу: «Если он дома, прикинусь пьяным, нездешним, мол, Евсеевы тут живут?…»