Летать! Летать! 1957 год, год сорокалетия Советской власти, стремительно передавал эстафету новому — 1958-му. Он вручал ему две крошечные звездочки, огибающие планету, — два спутника Земли. В уходящем году были успешно проведены испытания межконтинентальной баллистической ракеты. Девятый месяц в Дубне под Москвой работал синхрофазотрон — крупнейшая в мире атомная машина. Атомный ледокол «Ленин» готовился в первый арктический поход. На Куйбышевской ГЭС дали ток еще восемь агрегатов. С пуском двадцатого мощность станции достигла двух миллионов ста тысяч киловатт. Завершилась работа над новым пассажирским самолетом Ту-114. На Минском автозаводе рабочие изготовили первую партию сорокатонных самосвалов МАЗ-530. Открылся путь воде на всей четырехсоткилометровой трассе Каракумского канала от Амударьи до реки Мургаб. Об этом говорили, этим восхищались.

А спутник второй, нет, это непостижимо: где-то над облаками, в космической ночи огибал планету маленький шарик с симпатичной дворняжкой Лайкой, что уснула в собачьей своей конуре, преданно послужив человеку, а вернее, всему человечеству.

На землю, на землю, Юра! Твое дело охранять страну. Да, он и почувствовал себя часовым Родины, когда под звон курантов, раздавшихся из приемника, представил себе Валю, всю их семью за столом в оренбургском домике, мать и отца в такой далекой отсюда гжатской избе… Наверное, тоже собрались вместе, пришли Валентин, Зоя… Пусть им будет спокойно, пусть тишина над родными крышами будет мягче круженья снежинок.

С кроватей поднял вой сирены. Знали: тревога учебная, а вдруг настоящая? Сирена крикнет вот так же. Бежали к машинам, застегиваясь на ходу. У самолетов — и когда они только спят — поджидали, докладывая о готовности, техники.

— Гагарин, отставить. Злобин, остаетесь тоже. Дергунов, и вы не летите…

Васильев немногословен: опять взлетают одни «старички». И когда самолеты, со звоном врезавшись в небо, скрылись из глаз, открыто выплеснулась обида:

— До каких же пор нам ходить в салажатах? Вот вернется, и выложим все напрямую.

Но Васильев в ту ночь мог бы и не вернуться. Выполнив перехват, летчики уже направлялись к аэродрому, когда взлетно-посадочная полоса внезапно утонула в тумане. Так случилось, что Васильев остался в воздухе, как бы предчувствуя этот злостный сюрприз здешней природы и дав возможность другим приземлиться раньше. Замерев, Юрий слушал переговоры земли с самолетом. Мгла сгущалась, клубилась, сесть казалось уже невозможным. Катастрофа? Но вот лишь тонкая пленка просвета над полосой, и, вынырнув из молочного месива, самолет выходит на посадочный курс. Шасси коснулись спасительной тверди… Голос двигателя — как человеческий — радостный, облегченный, верящий и не верящий в чудо. В стартовом домике Юрий тискает командира:

— Леонид Данилович, как это вы? Это же здорово! — А сам про себя: «Живой, неужели живой?»

Васильев спокоен, но горячечный блеск в глазах выдает волнение, и чуть-чуть подрагивает рука с кружкой горячего чая.

— Обычное дело, ребята. Главное — держать в руках не только самолет, но и небо. Ну и понятно — точный расчет. На истребителе ты сам себе командир, сам за себя отвечаешь. Ты царь и бог. А риск… Вся наша жизнь в опасностях. Особенно в северном небе.

И, уже владея собой, расслабился:

— Намотали на ус? Теперь ясно, почему вам рано из гнездышка? Вот солнце проглянет — и полетите.

До солнца было еще не скоро. В конце марта — начале апреля оно едва выглянет из-за сопок. Но разве не доказал им Васильев своим примером, чем может кончиться нетерпение юности? Снова теоретические занятия, тренажеры. И в размеренность летчицких будней опять врываются споры, дискуссии, затеваемые, как всегда, Дергуновым. Он всюду всегда торопился. Притащил газету, исчерканную карандашом.

— Читайте: «По адресу «Москва — Спутник» от общественных организаций, советских учреждений, предприятий, колхозов, воинских частей и отдельных лиц поступило более девяноста тысяч писем, телеграмм и радиограмм…» Что я говорил? А вот это: «Хотим быть первыми астронавтами…» Ни много ни мало!

Разжег любопытство: «Многие советские люди самых разнообразных профессий и возрастов заявляют о своем желании быть первыми астронавтами. В настоящее время общее число желающих первыми лететь в космическое пространство составляет около 1300 человек. «Мне кажется, я имею право быть одним из первых разведчиков космоса», — пишет летчик Н. Д. Маклаков, сообщая при этом, что в годы войны он принимал участие в воздушных боях с фашистскими летчиками, а после войны летал на реактивных истребителях, хорошо знает авиационную технику… М. Д. Кузьменко из Харькова тоже считает, что первые астронавты должны иметь известный опыт летной работы… И просит воспользоваться его услугами в качестве пассажира на одной из последующих космических ракет. «Единственной целью моего заявления является стремление послужить прогрессу нашей науки».

— Нет, ребята, вы посмотрите, как все близко, как всерьез. А каков Андрэ Грасс из Франции? Тоже хочет лететь на спутнике. А вот Альфонс Угарте согласен быть пассажиром межпланетного корабля при условии, что ему выдадут страховой полис на 50 тысяч долларов. Американец Конелла рассказывает, что два года назад в США ловкачи занимались распродажей участков на Луне. Несколько из них было куплено. Кроме того, они продавали билеты для полета на Луну на первом «реактивном корабле». Конелла просит забронировать ему билет в СССР…

Дергунов встряхнул шевелюрой, хитрюще взглянул на Юрия:

— А ну сознавайся, твоя работа? — и протянул газету. — Читай, читай вот с этого места.

— «За подписью 17 работниц одного из заводов Северодвинска Архангельской области поступило письмо с просьбой дать ответ на сложные проблемы скорости и орбиты спутников… Моряков Балтийского флота тт. Гагарина, Дудника и Исмагилова интересует вопрос, нельзя ли сделать так, чтобы при завершении своего пути спутник падал на землю, не сгорая».

— Гагарин… Постой, и правда Гагарин, — изумился Юрий, догадываясь, что хотел этим сказать Дергунов. — Но ведь мы же не моряки, — нашелся он, — и не Балтийского флота!

— Зато мы морские летчики Северного, — парировал Дергунов. — Ты просто запутал адрес для конспирации и фамилии написал другие. Дудник — это, конечно же, Дергунов, Исмагилов — Байбеков… Ну? Ты вот что окажи нам, родной заявитель, свою-то фамилию почему не изменил? То он Тамарин… А теперь наконец-то Гагарин, однако с Балтфлота…

И уже все трое грохнули хохотом. Юрий прыгнул на Дергунова, завязалась дружеская потасовка.

Дни опять пошли тренировочным сплошняком в непрерывном, но уже начинающем просветляться сумраке. Солнца ждали как обещания. И час взлета пробил.

Пальцы впились в рубчатую ручку управления. Юрий сидел в первой кабине «спарки», Васильев — во второй. И переполненный восторгом, зная, что лишними разговорами нарушает порядок, Гагарин проговорил:

— А солнца-то нет. И наверное, не будет.

— Будет, — ответил Васильев тоном, дающим понять, что лирики хватит. — Через двадцать минут, Гагарин, обещаю вам полное солнце. — И дал команду взлетать.

Каждый полет как первый. Кто же это сказал? А может, сам Юрий пришел к этому ощущению? Бетон скользнул темно-серой лентой, сопки съежились, уменьшились, стали снежными бугорками, с каждой минутой все чище открывалась голубизна, но вот справа по стеклу фонаря вдруг брызнуло золотом. «Вот это забрались!» — восхитился Юрий, взглянув на стрелку высотомера. И, скосив глазом на правый борт, увидел солнце таким, каким никогда не видел — лимонным медленным шаром, всплывающим снизу, из-за черты горизонта. Так вот оно, дарящее жизнь всему земному светило! Как долго тебе еще добираться до их затерянного в белой мгле городка, лучи и сами-то еще не прогрелись, где уж достать им до здешней земли… Но где-то там, в Оренбурге и Гжатске, накопилась в сосульках капель и выстукивает песню весны.

Они поднимались все выше, и солнце тянулось за ними, светило в кабину… Теперь оно как бы зависло над синей округлой далью, в искрящихся то ли льдинках, а может, клочках облаков. Неужели это Северный Ледовитый, огромный как небо.

— Красота-то какая! — вымолвил Юрий.

— Не отвлекаться, — одернул Васильев. — Ровнее держите машину. Не дай вам бог когда-нибудь