После этого, преисполненная этой новой решимости, Энни подошла к телефону, сняла трубку и набрала номер.

Рик был на сто процентов прав. Жизнь слишком коротка, чтобы растрачивать ее на страхи. Либо он захочет, чтобы она, Энни, вернулась, либо нет. Либо у нее хватит сил любить его так, как он того заслуживает, либо нет, но отмахиваться от того шанса, который посылает ей судьба, она больше не вправе.

Послышались долгие гудки, включился автоответчик. Каким зловещим кажется собственный голос.

– Привет, Рик. Это Энни. Я просто позвонила, чтобы с тобой поговорить... – Голос ее прервался. Несколько секунд помолчав в нерешительности, Энни продолжила: – Я попытаюсь позвонить еще раз, поскольку завтра уезжаю из Янгстауна. Надеюсь, у тебя все в порядке. Перезвони мне на номер... – Энни бросила взгляд на телефон и продиктовала номер. – Береги себя. Надеюсь скоро встретиться с тобой.

Задернув шторы и предупредив консьержку, чтобы ее ни с кем не соединяли, за исключением Рика Магнуссона, Энни прямо в одежде забралась в кровать, надеясь хоть немного поспать. Она так устала и так нуждалась в отдыхе! Но сна не было ни в одном глазу.

Проворочавшись с боку на бок в течение нескольких часов, Энни отказалась от попытки заснуть. Сварив себе маленькую чашечку кофе, она включила телевизор и начала переключать каналы.

– ... история лейтенанта Льюиса Хадсона, – привлек ее внимание торжественный голос репортера, – до глубины души тронула жителей Янгстауна.

Энни выпрямилась и бросила взгляд на часы. Неужели уже десять? Она снова посмотрела на экран. На нем группа людей стояла у витиеватой железной калитки кладбища. Камера вернулась к репортеру.

– И тронула не только потому, что повествует о злостном преступлении, произошедшем сто шестьдесят лет назад и приведшем к тому, что честный, порядочный молодой человек был оклеветан, а его доброе имя смешано с грязью, но оттого, что вселила в нас уверенность...

Камера выхватила высокого, стройного молодого военнослужащего примерно такого же возраста, как Льюис, несшего задрапированную флагом урну. Энни на секунду закрыла глаза, и в памяти всплыло воспоминание, которое она никогда не забудет: скромные каменные надгробия, запах свежескошенной травы, размеренное, четкое и ритмичное цоканье каблуков почетного эскорта по бетонному покрытию.

– ... уверенность в том, что добро всегда побеждает зло, – продолжал репортер, – независимо от того, сколько прошло лет или даже столетий. И хотя, быть может, нам не суждено узнать всю правду о том, что произошло той давней ночью, нам открылась другая ценная и неоспоримая правда: никогда не поздно вернуть домой тех, кто отдал свою жизнь за родину.

Камера выхватила из толпы уже немолодых ветеранов вьетнамской войны, которые стояли по стойке «смирно» и отдавали честь почетному эскорту, а по щекам их текли слезы, которых они не стыдились.

И Энни вновь почувствовала, что вот-вот заплачет. По крайней мере одно поколение знает, что такое война. Эти ветераны пришли сюда, чтобы почтить память не только Льюиса, но и своих верных друзей, погибших или без вести пропавших в джунглях, в чужой стране. Может быть, кто-то из них еще вернется домой.

– ... но нашлась женщина, которая много лет посвятила поискам без вести пропавшего лейтенанта Льюиса Хадсона, – продолжал голос репортера, и Энни увидела себя у урны.

Репортер продолжал монотонно бубнить, но Энни его больше не слушала. Она смотрела на экран, где показывали величественную старую гробницу семейства Хадсон, которую в последний раз открывали в 1919 году, чтобы опустить в нее самую младшую сестру Льюиса. Сегодня старший брат Шарлотты присоединился к ней.

Энни не могла не признать, что репортаж был сделан со вкусом и преисполнен духом уважения. Она выключила телевизор, и взгляд ее упал на сложенный треугольником государственный флаг, лежавший на прикроватной тумбочке. Ей подарили его скорее в знак признательности, чем потому, что она являлась дальней родственницей Льюиса. Сколько звезд было на этом флаге, когда Льюис погиб за свою страну? Намного меньше пятидесяти. – С флага взгляд Энни переместился на телефон. Почему не звонит Рик? Даже если он был в конюшне, когда она диктовала автоответчику сообщение, он уже давно должен был вернуться в дом.

В полночь, когда Рик так и не позвонил, Энни набрала номер дежурной отеля и спросила, не звонил ли ей кто-нибудь. Было несколько звонков, подтвердила та, но от Рика Магнуссона ни одного. Недоумевающая и взволнованная, Энни снова позвонила на ферму. И снова ей ответил автоответчик. Либо Рика нет дома, либо он не отвечает на ее звонки.

А если не отвечает, то почему? Ведь в своей последней записке, которую она ему оставила, она прощалась с ним не навсегда. В ней она ясно дала понять, что им нужно какое-то время побыть вдали друг от друга и хорошенько подумать. И внезапно Энни как громом поразило: Рик ни разу не сказал ей, что любит ее, что она ему нужна. А что, если он не испытывает к ней глубоких чувств? Что, если она их себе вообразила? Она практически ничего не знает о любви. Только из писем Льюиса к Эмили. Но Рик – не Льюис, а она – не Эмили.

А может быть, нужно было признаться ему? Сказать прямо в лицо, что любит его, а не тихим шепотом, когда он спал. Но она так боялась...

Так что же теперь делать?

Можно загрузить себя работой, начать новый проект. У нее полно дел. Нужно обдумать, продавать ли ей книгу, несколько недель уйдет на подготовку к поездке в Монреаль... Энни печально вздохнула: любое будущее без Рика казалось холодным, пустым, лишенным какого-либо смысла.

Откинувшись на мягкие подушки, Энни снова включила телевизор, чтобы разогнать гнетущую тишину, и уменьшила громкость, опасаясь разбудить постояльцев в соседних номерах. Было уже далеко за полночь, когда она наконец заснула.

Ей снилась ферма.

Она сидит на крыльце в кресле-качалке, прислушиваясь к веселому пению скворцов, козодоев и малиновок. Воздух напоен сладким ароматом сена, терпким – земли и свежим – дождя. Ласковый ветерок овевает лицо, а она все качается, качается, а полозья все поскрипывают...

Внезапно скрип превратился в громкий стук.