— Если ты отказываешься подчиняться, то я отправлю тебя в ремонт.

Прелесть извинилась и поспешно ушла.

— Ну, как вам нравится моя служанка? Я часто ловлю себя на мысли, что передо мной мыслящее существо.

— Надо ее познакомить с нашей Пенелопой, — предложил Костя.

— Мы уже знакомы, — раздался грудной голос из кухни.

— Я и забыл, что у нее абсолютный слух, — прошептал Павел Мефодьевич.

— У меня все абсолютное! — заявила Прелесть, появляясь с запотевшей бутылкой нарзана и стаканами в руках.

Она откупорила бутылку, разлила воду в стаканы и, отойдя от стола, остановилась на прежнем месте.

Павел Мефодьевич сказал:

— Придется мириться с обществом этой милой дамы. Как миримся мы с одолевающей нас техникой. Моя Прелесть — наивысшее выражение техники. Техника, познавшая самое себя. Технический гуманоид.

Она сказала:

— Мне нравится ваше выражение «Моя Прелесть — наивысшее достижение техники». Но «технический гуманоид» непонятно, как и все относящиеся к классу ругательства…

Нас забавляла Прелесть. Этот тип роботов обладает очень емкой памятью, удивительной логикой мышления. На острове только у нашего учителя был такой совершенный робот.

Павел Мефодьевич заметил, что мы с Костей нет-нет да и бросим взгляд на фотографию космонавтов.

— Вот никак не думал, что вас привлечет эта старая фотография среди такого фейерверка закатов. Хотя, может быть, вы и правы. В ней что-то есть, что притягивает внимание. Наверное, ракеты на втором плане. Когда-то они были совершенством технической мысли, последним словом науки, ее сгустком. А сейчас? Поражает несовершенство формы.

— Нет, что вы, — возразил Костя. — Эти ракеты и сейчас вызывают уважение.

— Разве?

— Очень внушительные корабли. Но меня больше интересуют эти люди.

— Чем? — живо спросил он.

— У них какие-то особенные лица.

— Да, да… Особенные. В этом все. И они были особенные, необыкновенные… Пейте, пожалуйста, чай и… ешьте все, что есть на столе… Как-нибудь я расскажу о них. В другой раз. И о них, и о нашем полете. Страшном блуждании в пустоте… Многим казалось, что мы были неосмотрительны, неосторожны…

Прелесть изрекла:

— Будьте осторожны и хладнокровны. Иметь холодную голову так же необходимо, как и горячее сердце.

Павел Мефодьевич улыбнулся:

— Каждый вечер на сон грядущий она обращается к своему неисчерпаемому запасу афоризмов ободряющего характера.

Прелесть, выжидательно смотревшая на своего хозяина, сказала:

— Будем наслаждаться своим уделом, не прибегая к сравнениям, — никогда не будет счастлив тот, кого мучает вид большего счастья. Когда тебе придет в голову, сколько людей идет впереди тебя, подумай, сколько их следует позади.

— Слышали? Какова плутовка! И, пожалуй, она вспомнила Сенеку кстати? Когда я начинаю ее распекать, она с таким ехидством подкинет что-нибудь о моих далеко не молодых годах.

Прелесть тут же выпалила:

— Будем остерегаться, чтобы старость не наложила больше морщин на нашу душу, чем на наше лицо.

— Ну, что вы скажете теперь?

Мы стали расхваливать удивительное создание. Прелесть внимательно выслушала комплименты, вышла в другую комнату и очень быстро вернулась с небольшим блюдом из японского лака. На нем стоял стакан с водой и лежала зеленая таблетка. Павел Мефодьевич выпил, поблагодарил и стал показывать нам свою фонотеку — тысячи пленок, катушек, пластинок с записями голосов приматов моря, потом прочитал отрывок из своей новой работы об истории контактов между дельфинами и людьми. Он был очень оживлен, но в этом оживлении сквозило нервное возбуждение. Еще два раза за этот вечер Прелесть заставляла его принять таблетку и какие-то капли.

— Вот здесь она незаменима — любой, самый требовательный лечащий врач может положиться на ее железную неумолимость, — сказал Павел Мефодьевич, осушая стаканчик с лекарством…

Прелесть спросила:

— Что такое железная неумолимость?

— Потом объясню. Молодым людям неинтересно слушать такие банальности.

— Хорошо. Перед сном вы объясните мне и что такое банальность.

Павел Мефодьевич передернул плечами.

— Это уже пора бы тебе знать, тем более что ты все время говоришь банальные вещи.

— Хорошо, я проанализирую свою речь.

— Сделай милость!

— Через десять минут вы ложитесь в постель.

— Час от часу не легче!..

— Нет, вам станет легче, когда вы ляжете в постель. И, как всегда, скажете: «Из всех вещей время менее всего принадлежит нам и всего более нам недостает его».

— Ну что с ней поделаешь? — Он развел руками…

: — Теперь у меня нет никаких сомнений, — сказал Костя, когда мы вышли от Павла Мефодьевича.

— А прежде были? — спросил я.

— Как тебе сказать… иногда мелькали сомнения. Трудно было поверить, что существо с таким интеллектом — и вдруг… киборг.

— Какие же у тебя теперь неопровержимые доказательства?

— Какие? Теперь я окончательно убедился, что он начинен электроникой.

— Стучит?

— Нет, тикает, как старые часы с маятником. Безусловно это один из самых первых киборгов, технически несовершенный в чем-то, зато гениальный, и добрый, и бессмертный. Ведь он может жить сколько угодно: если какая-либо деталь или биоузел начнет сдавать, то небольшой ремонт — и снова можно тикать.

— А таблетки? Капли, режим? — спросил я, внезапно осененный простой мыслью, что машине не нужны лекарства.

Костя рассеял остатки моих сомнений:

— У биоробота организм не менее сложен, чем у человека. И ему нужны иногда стимуляторы и режим. Может быть, в десять ему надо менять батареи или подзаряжаться от розетки…

За спиной у нас заскрипел песок.

— Прелесть! — сказал Костя.

Мы остановились.

Действительно нас догнала Прелесть и сказала:

— Я дала ему снотворное. Он спит. Он очень взволнован. Так бывает всегда, когда его внимание переключат на старую фотографию, что висит на стане.

Прелесть выжидательно замолчала.

Костя бросил на меня многозначительный взгляд и сказал:

— Мы очень сожалеем, что заставили его волноваться. В следующий раз постараемся не делать этого.