вихрь пронёсся по всем шкафам, и разогретая, сухая амуниция полыхнула, словно во всех карманах был только порох или какой-то зловредный плеснул туда ведро керосина. Самые решительные кинулись к кранам и вернулись с шайками, полными воды… Да, залили, да, быстро всё потушили, да, находчивые и проворные, даже замечательно сообразительные ребята. Только огонь был сообразительнее, а пламя стремительнее, уничтожительнее и беспощаднее — во всех шкафах не осталось не только НИ ОДНОЙ целой вещи, но хотя бы лоскута, которым на худой конец можно прикрыться. Разведбат оказался полностью оголённым, включая командование, и тотчас пришло глубокое осознание того, что все тылы, а значит, и вся одежда вплоть до старой пилотки и портянки находится за пределами досягаемости и доставлена сюда будет не скоро. А тут ещё прошёл не вполне достоверный, но впечатляющий слух, что-де «оголтелая, отступающая, деморализованная и теснимая со всех сторон» фрицевня, собрав последние силы, ухитрилась стянуть к теперь уже нашему Каменец-Подольску почти всё, что от неё осталось, и плотным кольцом обложила город в надежде, что этот маневр как-то облегчит её существование или в крайнем случае оттянет момент трагической развязки… К слову о героических штурмах, рейдах, охватах, захватах и салютах (чтоб всей этой армейской победной терминологии и огласке лопнуть от натуги и стыда за собственную нелепость!): там, где одни празднуют победу и пьют шампанское при вспышках праздничного салюта, другие хватаются за голову и задницу одновременно и уж не знают, что кричать, потому как слабы и самые отборные ругательства. Едва наш танковый корпус наскоком, воистину из последних сил, да не как обычно с востока, а прямо с северо- запада, из немецких тылов, свалился на голову неприятелю и чудом захватил Каменец-Подольск, тотчас раздался приказ Верховного Главнокомандующего (голосом всё того же Левитана), закрепляющий эту победу. Перечислялось всё наше доблестное командование, не только армии, корпуса, но и бригад, звание всех поименованных лиц тотчас же подросло на ступень выше, ряду частей присваивалось звание Каменец-Подольских, представление к высоким наградам подразумевалось, а главное — салют в столице нашей Родины Москве, столькими-то залпами из такого-то несметного количества орудий!.. Лихо было закручено? Правда?! Но это с одной стороны. А с другой — сразу после захвата (освобождения!) города, полного разгрома войск гарнизона и штабов противника выяснилось: горючего в баках не осталось, боекомплект израсходован, артиллерия вся позади, вязнет в грязи, залегла во впадинах и ложбинах. О тылах и говорить нечего. Боевые части почти не боеспособны, а враг напирает со всех четырёх сторон (хоть и отступающий, вроде бы сам окружённый и запертый) и для вящей убедительности, вражина, уже умудрился захватить нашу, ставшую родной, Турецкую крепость. Мы доокружались: сами сидим в плотном кольце. Во!
Следовательно — держись, братва, и дрожи, высокое командование: если охламоны поднапрут и мы ненароком сдадим город, так торжественно воспетые в приказе Верховного воинские части, принимавшие участие в Славе и Позоре, подлежат расформированию, знамёна и ордена — на склад в музей вооружённых сил, а командование и весь офицерский состав подлетают под суд военного трибунала. Вынырнуть смогут, в лучшем случае, в штрафных батальонах. Это к сведению оптимистов и воспевателей. Так что «хошь умри от смеха, хошь — от слёз», но ещё крути шарами, придумай что-то и предприми. Обязательно!
После полного коллективного поражения в бане самым одетым из всего батальона оказался я: кроме шапки-ушанки и немецких солдатских сапог с укороченными голенищами, у меня осталась новенькая портупея с ремнём и кобурой, но это не одежда, а украшения. Главной же моей одеждой являлся меховой жилет с английской булавкой, пристёгнутой изнутри на всякий случай. Вот он и случился. Итак, жилет! Продел я обе ноги в отверстия для рук, а сзади— не спереди запахнул полы и застегнул английской булавкой. У иных-прочих мехового жилета с собой не оказалось, а матерчатые, даже очень хорошие, тёплые, шерстяные сгорели — ку-ку! В своём одеянии я мог бы сейчас верховодить любым первобытным сообществом, например, папуасами с Западного берега Новой Гвинеи или австралийскими аборигенами. Но в обложенном вражескими войсками Каменец-Подольске я выглядел странновато. Абсолютно ничем не прикрытый комбат Беклемишев внимательно осмотрел меня от малахая со звёздочкой до немецких сапог и произнёс:
— Ничего не поделаешь, опять вы. Уж извините, — голос прозвучал как-то неуверенно, командной интонации не получалось. — Значит, бегом в штаб. Доложите генералу… и там придумайте что-нибудь. Выручайте.
Тяжелая дверь из предбанника на улицу была широко распахнута, обнажённое воинство выстроилось в две шеренги, и кто-то тихо проскулил: «Без оглядки! Бего-о-ом МАРШ! — тут я заметил, что на улице снова идёт мокрый снег, падает большими хлопьями. Выскочил мимо почетного караула на каменную мостовую и в замершей тишине кинулся вверх по улочке, мимо костёла, мимо старинной церкви, мимо бывшей синагоги и мечети к гостинице. Знал, что бежать километра полтора-два: там находился штаб корпуса и его непререкаемый командир, генерал Евтихий Белов… Мягко, мокро пришлёпывая, падал первоапрельский снег прямо на малахай со звёздочкой и моё бренное, не вполне здоровое тело. На улочках и перекрёстках людей было совсем немного, но всё-таки попадались и военные, и цивильные. При виде меня они как бы в землю врастали, столбенели. Но никто ни о чём не спросил. Смотрел я только под ноги и старался даже на подъёмах не сбавлять темп. Шарахались ли прохожие при встрече с этаким экзотическим явлением? Не знаю. Полагаю, что иногда шарахались. У парадного подъезда штаба корпуса часовой передёрнул было затвор автомата, но не выстрелил, так и остался с раскрытой пастью, видимо боевой клич: «Стой! Стрелять буду!» застрял у него где-то на полпути. Наверно, несмотря на чрезвычайную ситуацию и диковинный облик, он всё же узнал меня, за что я был ему благодарен.
Генерал принял меня тут же. Он едва нашёл в себе силы выговорить:
— Ну, это уж… Знаете?!
Выслушал доклад о чрезвычайном происшествии, добавил:
— Комбата одеть немедленно и ко мне. Остальное всё сами, — тут он перешёл на командный тон. — Разведотдел тоже пусть чухается и думает! Идите и приведите себя в порядок.
— Постараюсь, товарищ генерал, — ответил я, хотя как это сделать, пока не знал. Но волей-неволей добавил: — Есть привести в порядок! — с тем и вышел.
Вот тут-то и началось! Кто-то принёс немецкую солдатскую шинель — её набросили мне на плечи. Это при голых ногах в коротких сапогах. Оружие, боеприпасы, документы и ордена оказались на месте, там же лежал мой ручной фонарь «дженералэлектрик», американский, из танкового комплекта — замечательный фонарь, узкий луч бьёт аж на сто метров. В разведотделе переполох, хозяйственников-интендантов нет и в помине, обмундирования — ни единой гимнастёрки, ни портянки, ни подштанников, всё в тылах и за тридевять земель, если не утопло в грязи. Первого попавшегося солдата довольно плотной комплекции и чуть выше среднего роста заволокли в зеркальный зал гостиницы и раздели донага, приговаривая:
— Строжайший приказ командира корпуса!
Оставили бедняге в утепление сначала только шинель, потом сообразили и вернули ботинки с обмотками, шапку-ушанку, ремень и вещмешок. Всё остальное с нарочным отправили в баню.
— И бегом! Для гвардии майора Беклемишева!
Началась перекачка личного состава из БББ в зеркальный зал гостиницы — резиденцию разведбата. А тут срочно создали группу из двух переводчиков (третьим был я) и автоматчиков комендантского взвода… В подвалах гостиницы оказалось более трехсот пленных (в сводках было обозначено четыреста, но никогда не верьте сводкам). Итак, мы спустимся в подвал и у каждого пленного возьмём по одному-два предмета одежды: нижнее бельё, обмундирование, головные уборы, шинели, может быть, портянки — и так скомплектуем без малого пятьдесят фрицевых комплектов. Оденем всех разведчиков хоть как-то, а «голь хитра — берёт с утра!» — дальше видно будет. Что загадывать? Как придётся, так и сотворим… Сказано — сделано. Играли будто в большую игру. Ладно мы, а вот пленным явно невесело пришлось, любой из них и так-то был убеждён, что если выживет, погонят «нах Сибириен», это они все выучили. Но как нам теперь воевать, как передвигаться, ведь свои, да не то что спьяну, но и сотрезва могут всех переколошматит — нельзя же каждому вооружённому ещё издали объяснить, что ты, мол, не тот, за кого он тебя принял, даром что я во всём немецком, а свой, родной, и стрелять в меня не надо…
Глубокие подвалы, охраняемые автоматчиками. Тьма не то что египетская, но всё равно тьмущая. Представьте себе большое скопление пленных, свежих, ещё не вымотанных до полусмерти, да в полной темноте. Ещё много пленных в госпитальном здании, раненые и медперсонал, но их решено не беспокоить… Такую уйму захватили в плен потому, что немецко-фашистское воинство начало отступать из города через Турецкий мост к крепости. А им навстречу, как раз через ту самую крепость и мост пёрли наши, пусть
