Хоть я в боевой сумятице последнего штурма не участвовал, всё увиденное и пережитое (редкий случай!) словно бы влило в меня новые силы. Я стал себя ощущать если не здоровым, то оживающим, недаром знатоки утверждают, что в наступающих войсках раненые исцеляются куда быстрее, чем в отступающих.

«Если придётся оборонять крепость, следует оценить не столько её историческую важность, столько боевые качества и оборонительные возможности. Выяснить, с какой стороны она лучше защищена фортификациями и рельефом местности, а где её надо подпереть надёжными защитниками. Как в ней перемещаться, если придётся маневрировать — нас ведь для такой махины маловато…» Мы группой стали обходить все сооружения: башни, переходы, подвалы, погреба. Определяли наиболее уязвимые и наименее опасные участки и помещения, обменивались соображениями, подкрепляя их доводами, азартно чертили на земле и на стенах свои тактические схемы, обсуждали распределение людей и как осуществлять связь между ними… Мы всерьёз собирались отстаивать Турецкую крепость и ощущали себя незаурядными воителями.

Удивительное дело: память у меня нормальная, если у неё и есть особое отличие, так разве в том, что я больше запоминаю детали. А тут всё пространство крепости прямо врезалось в память: её стены, подъёмы, спуски, переходы, казематы, дворы, башня возле ворот (она прикрывала выход на замковый каменный мост), сами ворота — низкие, совсем ушли в землю — башня Кармалюка, пожалуй, самая внушительная по размерам, и Новая (тоже не пустяк, она прикрывает крепость с запада)… Больше перечислять не стану, да и некоторые названия забыл, но, поверьте, саму крепость, её опорные точки (не только башни) запомнил на всю жизнь. Когда через много лет пришлось вспоминать, понял: я собирался эту крепость оборонять, вот почему так тщательно её осматривал, готовился добросовестно к её защите. А как ещё можно сохранить жизнь своих подчинённых, тех, кто тебе доверился, да и свою собственную тоже?.. Жар, перепады температуры, может быть, усилили остроту восприятия, придали пафосный оттенок ожиданию баталии, которая могла разразиться здесь в ближайшие часы и минуты. Я никогда не воевал в подобной глухой обороне — не пришлось, а потому мне здесь всё было в новинку, захватывающе интересно…

«Э-эй! Вы, Скорняжные и Полуночные дворы, Польские и Армянские, все одиннадцать башен с бастионами — к бою готовы?!» Но где взять патроны? Где пасутся наши пулемёты — на каждом мотоцикле по штуке, на каждом бронетранспортёре, на каждом танке? Их надо сюда. Скорее, а то поздно будет!.. Где там застряла наша артиллерия?..

Вскоре выстрелы в городе утихли, и батальону приказали оставить крепость и двигаться к центру старого города. Командование вслед за немецким тоже не захотело учиться у турецких знатоков и оставляло крепость, ключевую позицию, без присмотра. Нам надлежало занять одно из роскошных помещений гостиницы — зеркальный зал — и своими силами обеспечить безопасность оперативной группы штаба корпуса и его командира, нашего колючего генерала Евтихия Белова.

Жителей в старой части города оказалось не много. А те, что попадались нам на глаза, держались настороженно, особняком. Передвигались не спеша, с налётом затаённой торжественности. То ли их всех здесь так надрессировали, то ли за время оккупации они сами себя довели до высокой дисциплинированности. Мои умозаключения были признаком возвращения к жизни из условно температурного небытия. Хотя старший военфельдшер Валентин строго предупредил: «Ты не очень-то хорохорься, болезнь странная. Может и повториться».

В городе уже хоронили погибших. Траурные салюты давали не очередями — одиночными выстрелами. Экономили боеприпасы. Изобилие продуктов питания и спиртного не всегда способствует укреплению воинской дисциплины. Победитель, он кое в чём явление шаткое — чем сытнее, чем жажда утолённее, тем сильнее подкашиваются ноги. Не только рядовые, сержанты (про офицеров не будем), но и командование высоких степеней порой съезжало с глузду и давало изрядные трещины. А тут ещё Москва, прямо в раздолб, грохнула приказом Верховного Главнокомандующего, голосом Левитана и громоподобным салютом: чтоб знали, помнили, трепетали и не забывались!.. Нам хоть бы десятую часть этого боекомплекта, выпущенного в тёмное пустое небо, как в копеечку. Нам бы малую толику горючего (в смысле — солярки и бензина), а то ведь ни тпру, ни ну!

Ещё об одном обстоятельстве надобно рассказать хоть вкратце, а то многое из последующего будет неправильно понято. Мы — разведка танкового корпуса, не агентурщики— никогда не переодеваемся в униформу противника и всегда помним: переодетый в немецкое обмундирование уже не солдат, не офицер— это лазутчик, партизан и может быть тут же уничтожен, если попадёт в руки врага. Здесь же случилась совсем другая, хоть и скверная, история. Кому-то может она показаться забавной. Даже смешной. Но нам тогда было вовсе не до смеха.

В одной из стариннейших каменных башен городских укреплений Каменец-Подольска немецкие блюстители порядка и относительной армейской чистоты соорудили великолепную баню человек на пятьдесят и невиданную по силе вошебойку, вмещавшую примерно столько же полных вещевых комплектов. Хвалить врага не полагалось: любое, даже самое безобидное одобрение не только действий противника или вражеского оружия, но и средств связи, кухни, какого-либо оборонительного или хозяйственного сооружения квалифицировалось как агитация в интересах врага и строжайше наказывалась. Дело доходило до трибунальных разбирательств, там уж пощады не жди — «распространение панических настроений», а то и вовсе «измену Родине» вмажут. Тем не менее, немецкую баню хвалили все, уже не говоря об уникальной вошебойке — тут в один голос гудели: «Нет, ты только посмотри, гениально — вместительная, с вешалками на каждого, а дверей-то сколько!»

Стен там вообще никаких не было — одни плотно закрывающиеся двери, и температура быстро нагнеталась убойная, чуть ли не 400 градусов — сухим паром!.. Баню с вошебойкой предоставили в распоряжение разведчиков, благо весь людской состав в эти часы не превышал пятидесяти человек вместе с командиром батальона. Так нас всех туда и запустили.

Старый дедуля, весь белый, как из фильма Александра Довженко, который и при немцах обслуживал это сооружение, раз десять повторил, словно заклинание, чтобы сирки (спички), патроны, зажигалки и всё- всё, что может воспламениться или взорваться, из карманов было извлечено. Шмутьё, амуницию от шинелей до портянки, всё, кроме кожаных и меховых изделий, развесили в дезинфекционных шкафах, закрыли наглухо, позапирали на специальные защёлки и с радостными воплями устремились в помывочные кельи с лавками, с замечательными глубокими шайками, множеством кранов для горячей и холодной… Но главное, во всех кранах была настоящая вода — в неограниченном количестве, под напором… а также мыло, немецкое, отвратительное, эрзац, но много, и ещё какой-то бальзам в бутылях, который эти насекомые терпеть не могут.

Правда, старик успел пробурчать:

— Та шобы ваших вошей догнать до кондратия, четырехсот градусив нэ достане, — сказал, кажется, на украинском, но мы его хорошо поняли.

Только нам было не до его ворчания: за годы и годы в тылу и на фронте мы ещё ни разу такой бани не видывали… Мы ныряли туда с открытой душой, окунались с сердцем, распахнутым до самозабвения — все вместе и каждый в отдельности, от новичка-автоматчика до гвардии комбата и его несгибаемого штаба. Веселились — ахали-охали! — давно так не бесились, и никто не делал замечаний, не останавливал. С хохотом размывали друг друга, тёрли спины, хлестали холодной водой прямо из крана — все равны! Голые! Как в чистилище… В разгар этой водной феерии вошел если не хозяин, то хранитель заведения, дверь оставил нараспашку. Стараясь перекричать гомон и смех просвиристел:

— Хлопци!.. Ай, хлопци!.. Я ж усим казав. Предуведомил… А зараз горыть. Усэ! Гэть! — он простёр обе руки в сторону предбанника. — Горыть!

Привычное к чрезвычайным ситуациям, хоть и докрасна распаренное войско, как есть нагишом, кинулось к шкафам, из щелей которых сочились тонкие ядовитые струйки дыма. Каждый хотел скорее спасти своё и, может быть, чужое, но в первую очередь своё обмундирование. Распахнули сразу несколько створок,