Когда люди сказали все, что хотели, я сообщил о своем намерении начать проводить Евхаристические адорации (поклонение Святым Дарам). Посещать адорации необязательно; после короткой (менее получаса) молитвенной службы я буду находиться в церкви, покуда там остается хоть один молящийся. Я предупредил, что сам я, возможно, буду не молиться, а читать или писать. Но я буду находиться в церкви все время, пока там остается хоть один человек.

Никто не верил своим ушам. Все смотрели на меня с таким же изумлением, какое отразилось на лицах чернокожих рабов, когда я привел к ним Большого Неда — с абордажной саблей, с пистолями за поясом и окровавленной повязкой на голове. Тогда он немного поговорил с ними на африканском наречии, достал кожаный мешочек, в котором хранил свои деньги, и показал пиастры и несколько золотых дублонов.

Глаза у них лезли на лоб все дальше и дальше, и под конец они заулыбались.

То же самое происходило с прихожанами, пока мы обсуждали вопрос об адорациях, которые решили проводить по вторникам вечером. Но когда мы вернулись в приходской дом после собрания, отец Уол сказал мне, что у меня выйдут неприятности с епископом Скалли. Он не одобряет адорации, сказал отец Уол.

Ладно, сказал я, епископ Скалли вправе иметь свое мнение, а я вправе иметь свое. У него не будет неприятностей со мной.

Далее я совершил низкий поступок, о котором глубоко сожалею. Я засвистел, поднимаясь по лестнице. Я знал, как воспримет это отец Уол, но все равно засвистел. Я попрошу у него прощения, и он наверняка меня простит.

Дело в том, что я знал: у епископа Скалли в скором времени появятся гораздо более веские причины сердиться на меня. В недалеком будущем я собираюсь одеться в мирское платье и отправиться в аэропорт — и он никогда больше меня не увидит. Ясное дело, он будет недоволен, и я его не виню. Но он испытает не столь сильное раздражение, если будет помнить, что я — тот самый смутьян, который снова ввел Евхаристические адорации и считал, что мальчики должны сами стоять за себя и что это правильно.

Я перечитал все, что написал про захват испанского форта, и не вижу смысла добавлять к написанному что-либо еще. Мы снова построились и двинулись к городу вслед за кунами, которые бежали впереди, проверяя, нет ли где засад.

Наши корабли в заливе делали вид, будто атакуют крепость. Командовал ими Том Джексон и, судя по доносившемуся до нас шуму, отлично справлялся с делом. Они устремятся к крепости, а когда окажутся в пределах дальности огня орудий, повернут обратно.

Потом Новия увидела дым на дальнем конце города, где загорелись несколько домов. Она снова повела «Сабину» вперед, только на сей раз всерьез. В крепости не хватало людей, поскольку командование отправило довольно большой отряд в подкрепление форту, и они ожидали, что «Сабина» повернет обратно, как только окажется в пределах дальности огня.

Здесь мне следует сказать несколько слов о «горячих выстрелах» — приеме, которым пользуются все береговые батареи, мне известные. В печи, стоящей рядом с орудиями, вы раскаляете пушечные ядра докрасна, но не добела. Засыпав в ствол порох, забиваете сначала сухой пыж, потом мокрый. Сухой предохраняет порох от намокания, а мокрый не позволяет раскаленному ядру прожечь пыжи. Затем вам нужно произвести выстрел в считанные секунды. В противном случае либо ядро прожжет оба пыжа и пушка выстрелит сама по себе, либо ядро остынет настолько, что не сможет поджечь корабль при попадании в него.

Вот почему испанские орудия стреляли только холодными ядрами, когда Новия устремилась в залив. Другое обстоятельство, сыгравшее ей на руку, заключалось в том, что испанцы высоко подняли орудийные стволы, дабы вести огонь по нашим кораблям, когда они отступали из залива. Для перехода на прямую наводку их требовалось опустить.

Два из пяти испанских пятидесятифунтовиков выстрелили, прежде чем их навели на цель. Один снаряд снес грот-мачту, но больше никаких повреждений корабль не получил. Не оставив противнику времени опустить стволы остальных орудий, «Сабина» дала мощный бортовой залп, убивший немало солдат и выведший из строя одно орудие. Одним из двух последующих выстрелов испанцы пробили «Сабине» борт у самой ватерлинии — повреждение было серьезным, и пробоину пришлось заделывать, но корабль не загорелся и не пошел ко дну. Вслед за «Сабиной» в залив вошли остальные наши корабли. На борту каждого находилась лишь половина команды, но даже половина пиратской команды — это немало. После команды «свистать всех наверх!» там хватало людей, чтобы управляться с парусами и стоять у орудий правого борта.

После этого бой в городе не имел особого значения. Нас было слишком много, а желающих сражаться с нами — слишком мало. Мы принялись грабить город и пытать каждого кого подозревали в утаивании денег. Порой пытки были крайне жестокими.

По правде говоря, тогда меня мало интересовало все происходящее. Я бегал по городу в поисках Новии, которая бегала по городу в поисках меня. Наконец мы с ней встретились и бросились обниматься, целоваться и все такое прочее. И всякий раз, когда мы заканчивали, уже в следующий момент мы снова кидались друг другу в объятия.

Наконец мы отправились на поиски пищи и хорошего вина и нашли трактирщика, прятавшегося в собственном погребе. Мы велели мужчине приготовить нам приличный обед и пообещали пристрелить его, коли хотя бы одному из нас потом станет плохо. Еда была вкусной, и мы с Новией распили на двоих бутылку вина — лучшего из имевшихся у него вин, согласно клятвенным заверениям трактирщика.

Во время обеда я спросил Новию, что произошло и почему она не на корабле, и она сказала:

— Думаешь, я стала бы ждать там и смотреть, как ты погибаешь, в подзорную трубу?

Мы вернулись на «Сабину» — тогда-то я и узнал, что корабль получил пробоину. Дыру заткнули лишними койками и запасной парусиной, но вода в трюме прибывала. Мы поставили на помпы нескольких пленных испанцев. Качать помпу — дело трудное, но это всяко лучше, чем когда тебе отрезают пальцы, требуя отдать деньги, которых у тебя нет.

Утром мы устроили собрание, чтобы обсудить вопрос с крепостью — хотим мы провести еще одну атаку с залива, под огнем береговых батарей, или лучше штурмовать крепость с суши?

Я встал.

— Будет легче и проще предложить испанцам сдаться — возможно, они согласятся. Если они откажутся, мы атакуем с суши — они не успеют развернуть свои пятидесятифунтовики.

Почти все согласились со мной, и мы так и поступили. Мы с капитаном Бертом подошли к крепости с белым флагом парламентера, как сделали накануне у форта, и я сказал примерно то же, что говорил тогда. Офицер на крепостной стене сказал, что комендант ранен и не может подняться на стену, но хочет обсудить с нами условия капитуляции. Не желаем ли мы войти в крепость и переговорить с ним?

Мы ответили утвердительно, и они открыли ворота — толстенные дубовые ворота, окованные железом, — и впустили нас. Как только мы вошли, нас схватили сзади и крепко поколотили, предварительно отобрав оружие. Это заставило меня вспомнить испанца, отнявшего у меня золото на Испаньоле, и в душе моей стала нарастать ярость.

Немного погодя солдаты вынесли коменданта в кресле. Он был ранен в ногу осколком камня, который, по его словам, разворотил бедро и перебил бедренную кость.

— Так что сами видите, сеньоры, я совершенно не в состоянии сражаться с вами. Однако мои люди будут биться до последней капли крови, и через день-другой к нам придет подкрепление, вот увидите.

Капитан Берт спросил, откуда он знает про подкрепление.

— Вы не захватили золото, которое должно было прибыть сюда. Иначе мы увидели бы, как вы грузите добычу. Значит, золото еще не прибыло. Вы встретились с отрядом моих людей в лесу? Думаю, встретились.

Я сказал, что мы встретили сотню с лишним испанских солдат по дороге к форту.

Комендант улыбнулся и кивнул. Он был немолод, тучен и небрит. Я возненавидел его с первого взгляда.

Я перевел капитану Берту слова коменданта, и он сказал:

— Солдаты шли встречать золото. Мне следовало догадаться, Крис. Видимо, офицер, ответственный за доставку ценного груза, услышал выстрелы и повернул обратно.

Комендант хихикнул, и я сразу понял, что он немного знает английский. По-прежнему обращаясь к