Растерянный и слегка испуганный Тесковитц поднимается.

— Ваша честь, мой клиент…

— Я СКАЗАЛ САДИТЕСЬ! ОБА!

Оба садятся.

— Вот что, мистер 92-Икс, этот суд отнесся к вам с большим терпением. Никто не посягает на вашу свободу религиозных отправлений. Час уже не ранний, и в комнате для присяжных, где двадцать пять лет не производили ремонта, давно ждут присяжные заседатели, так что чтение Корана на этом заканчивается.

— Заканчивается? Запрещается! Вы нарушаете мои религиозные права!

— Обвиняемый, ПРЕКРАТИТЕ РАЗГОВОРЫ! Никакого права читать в суде Коран, или Талмуд, или Библию, или Мормонскую книгу ангела Морони, или любой другой религиозный текст, каким бы он священным ни был, у вас нет. Я напоминаю вам, сэр, что здесь — не исламское государство. Страна, в которой мы живем, — республика, и в ней церковь отделена от государства. Вы меня поняли? Этот суд подчиняется законам республики, записанным в Конституции Соединенных Штатов.

— Вранье!

— Что вранье, мистер 92-Икс?

— Что церковь отделена от государства. Могу доказать.

— О чем вы говорите, мистер 92-Икс?

— А вы обернитесь! Посмотрите, что у вас на стене написано!

Герберт снова на ногах и указывает вытянутой рукой на стену над головой судьи. Ковитский поворачивается в своем вращающемся кресле, смотрит под потолок. Действительно, там на деревянной панели вырезана надпись: «НА ГОСПОДА УПОВАЕМ».

— Вот вам и отделение! — торжествующе кричит Герберт. — Выбито большими буквами у вас над головой!

Какая-то женщина в публике прыснула со смеху. Хохотнул было и один из судебных приставов, но вовремя сдержался и посмотрел в другую сторону прежде, чем Ковитский успел обернуться. Осклабился секретарь суда Бруцциелли. Патти Скуллиери прикрыла рот ладонью. Крамер поглядывает на Майка Ковитского и ждет грома и молний.

Но вместо этого Ковитский с улыбкой пригнул голову, обвел зал зрачками, пляшущими на волнах бурного белого моря, и сказал:

— Вы, я вижу, наблюдательны, мистер 92-Икс, и я вас с этим поздравляю. Но как человек наблюдательный вы могли заметить, что сзади у меня глаз нет. А спереди есть, и они видят перед собой подсудимого, которому предъявлено серьезное обвинение и которому грозит тюремное заключение сроком от двенадцати с половиной до двадцати пяти лет в случае, если присяжные, равные ему по положению, признают его виновным. И я хочу, чтобы у них было время рассудить его вину или невиновность по всей справедливости… со всей тщательностью и беспристрастностью! У нас свободная страна, мистер 92-Икс, и никто не может запретить вам вообще верить в любое божество, в какое вам вздумается. Но здесь, в суде, вам придется верить в Евангелие от Майка!

Эти слова прозвучали так свирепо, что Герберт 92-Икс молча плюхнулся на стул. И только посмотрел с укоризной на Тесковитца. Но тот в ответ пожал плечами и покачал головой — дескать, тут уж ничего не поделаешь.

— Пригласите присяжных, — распорядился Ковитский.

Пристав распахнул дверь комнаты для присяжных. Крамер за столом обвинения приосанился. Запрокинул голову, демонстрируя мощную шею. Присяжные выходят гуськом, друг за дружкой… трое негров, шесть пуэрториканцев… Где же она?.. Наконец-то появляется в двери! Крамеру сейчас не до хороших манер. Он уставился прямо на нее. Чудесные, роскошные каштановые волосы, так бы и зарылся лицом, расчесаны на прямой пробор и убраны с белого лба. Глаза большие, в пушистых ресницах. И эти изогнутые темные губы… накрашенные коричневой помадой. Да, да, опять та же помада цвета жженого сахара, с чертовщинкой, не как у всех, ну до того элегантно!..

Крамер быстро оглядывает возможных соперников. Толстопузый секретарь Бруцциелли, конечно, ест ее глазами. Все трое приставов глазеют, забыв обо всем, — встань сейчас Герберт 92-Икс со своего места и уйди, они и не заметят. Но Герберт и сам к ней приглядывается. И Тесковитц. И Салливан, стенографист, за своей стенографической машинкой. И даже Ковитский! Да-да! Крамер о нем кое-что слышал. По виду не скажешь, но ручаться никогда нельзя.

По пути в ложу присяжных она проходит мимо стола обвинения. На ней шерстяная кофточка персикового цвета, пушистая, из ангоры или мохера, спереди открытая, и видна атласная блузка в желто- розовую полоску, а под блузкой Крамер видит — угадывает — пышную выпуклость бюста. А кремовая габардиновая юбка в обтяжку подчеркивает линию бедер.

Одно досадно — что практически любой мужчина по эту сторону Барьера Правосудия имеет тут определенные шансы на успех. Ну, положим, не Герберт, но его жидконогий адвокатишка Тесковитц, бесспорно. И даже толстопузый пристав, эта бочка Каминский. Все приставы, адвокаты, секретари, прокурорские помощники (еще бы!) и даже судьи (их тоже не сбросишь со счетов), которые (знаем, знаем!), случалось, накладывали лапы на хорошеньких присяжных заседательниц… Вот если бы это проникло в прессу… Но пресса в Окружной суд Бронкса не заглядывает.

Людям, впервые попавшим в заседатели на уголовном процессе, поначалу дурманит голову романтика, высокое напряжение жизни в этом мире зла, который им открывается из ложи присяжных. Особенно млеют молодые женщины. В их глазах преступники — не питание для судебной машины, какое там! Это отчаянные злодеи. И суд над ними — не типичная бодяга, а жестокие трагедии из жизни многомиллионного города. А храбрецы, ведущие с ними бой, обуздывающие их, — это настоящие мужчины, все, даже толстый пристав, у которого брюхо нависает над ремнем четырехдюймовым валиком сала. Но разве не самый мужественный из них всех — молодой прокурор, что стоит в пяти шагах от обвиняемого, без всякой перегородки, и бросает ему в лицо обвинение именем народа?

Вот она поравнялась с Крамером. Смотрит прямо на него. Вроде бы без выражения, но взгляд такой открытый, такой прямой! И коричневая помада на губах. Прошла мимо, поднялась в ложу присяжных. Неприлично, конечно, оборачиваться и глазеть, но так и подмывает. Многие ли из здесь присутствующих успели, как и он, узнать у секретаря ее адрес и телефон, домашний и рабочий? Карточки с этими данными, так называемые бюллетени, стоят у Бруцциелли в специальном ящичке прямо на столе, чтобы суд мог в любое время связаться с каждым присяжным, если понадобится сообщить о переменах в расписании или что-нибудь еще. Крамер в качестве обвинителя на суде может на полном законном основании подойти к Бруцциелли и посмотреть карточку этой девушки, равно как и любого другого заседателя. Но то же самое может сделать и защитник Тесковитц. И судья Ковитский — тоже, если уж на то пошло. И конечно, самому Бруцциелли ничего не стоит при желании заглянуть в карточку. Может и судебный пристав, например Каминский, подойти, подмигнуть и попросить у секретаря девушкин номер телефона, хотя это уже будет личная любезность. И кстати сказать, Крамер недавно видел, как Каминский и Бруцциелли о чем-то совещались, низко наклонясь над секретарским столом… о чем бы это? Мысль, что даже такое животное, как жирный Каминский, может тянуть лапы к этому… к этому цветку, вдохнула в Крамера большую решимость: он будет ее защитником!

Мисс Шелли Томас, проживающая в Ривердейле. В самой лучшей части Ривердейла, пригородной и зеленой, которая географически уже относится к Вестчестеру, но политически входит в Бронкс. В Северном Бронксе еще сохранились «чистые» жилые районы. Жители Ривердейла — по большей части люди обеспеченные, у них есть деньги и возможности отвертеться от неприятной обязанности сидеть в жюри присяжных. Пока не испробуют все средства, не задействуют все свои связи, они ни за что не поедут заседать в 44-м полицейском участке Южного Бронкса, в цитадели на Гибралтарской скале. Так что присяжные в Бронксе — это, главным образом, негры и пуэрториканцы с небольшой примесью итальянцев и евреев.

Но время от времени в ложу присяжных здесь все-таки попадают экзотические цветки вроде мисс Шелли Томас, прож. в Ривердейле. Интересно, что это за фамилия — Томас? Вроде бы протестантская англосаксонская. Хотя есть же, например, Дэнни Томас, а он — араб, ливанец, что ли. Белые протестанты англосаксонского происхождения в Бронксе — редкие птицы. Разве что какая-нибудь знаменитость прикатит