поднялся со скамьи для публики и вихляясь подошел к Сонненбергу за столом защиты. Выяснилось, что слушание имеет целью получить от обвиняемого признание в содеянном, а именно в вооруженном грабеже, и за это Окружная прокуратура готова дать ему более легкую статью, по которой полагается от двух до пяти лет заключения. Но Локвуд уперся и не идет на сделку.

Сонненбергу остается только повторить за клиентом, что они виновными себя не признают.

— Мистер Сонненберг, — говорит Ковитский, — будьте добры, подойдите к судейскому столу. И вы, мистер Торрес, тоже.

Торрес — представитель прокуратуры в деле Локвуда. Низенький, еще молодой, от силы лет тридцати, но очень толстый, и над губой — усы, какие отпускают молодые юристы и врачи, чтобы казаться старше, солиднее. Подошедшему Сонненбергу Ковитский дружеским тоном говорит:

— Вы у нас сегодня прямо похожи на Дэвида Нивена, мистер Сонненберг.

— Ну что вы, судья. Какой я Дэвид Нивен. Вильям Пауэлл — может быть. Но уж не Дэвид Нивен.

— Вильям Пауэлл? Вы себя старите, мистер Сонненберг. Разве вам столько лет? — И повернувшись к Торресу: — Эдак мы оглянуться не успеем, как мистер Сонненберг расстанется с нами и поселится где- нибудь в Солнечном поясе[2] в кондоминиуме и не будет знать иных забот, как только бы поспеть с утра пораньше в торговый центр, пока идет продажа по льготным ценам. И ему уже не надо будет больше вставать ни свет ни заря, чтобы не опоздать в Бронкс к началу разбора дел в шестидесятой секции.

— Послушайте, судья, клянусь, я…

— Мистер Сонненберг, вы знакомы с мистером Торресом?

— Да, конечно.

— Ну так вот, мистер Торрес — как раз большой специалист по части кондоминиумов и утренних льгот. Он сам наполовину еврей.

— Да? — Сонненберг явно не знает, как он должен на это реагировать.

— Да. Наполовину пуэрториканец, наполовину еврей. Правильно, мистер Торрес?

Торрес улыбнулся и пожал плечами, делая вид, что его все это очень забавляет.

— Он, когда поступал в юридическую школу, придумал своей еврейской головой подать заявление на стипендию, полагающуюся национальным меньшинствам, — продолжает Ковитский. — Еврейская половина раздобыла стипендию для пуэрториканской половины! Видали? Мы ведь живем в одном мире, разве нет? Вот что значит еврейская голова!

Ковитский посмотрел на Сонненберга, подождал, пока тот улыбнется, потом обернулся и задержал взгляд на Торресе, покуда тот тоже не улыбнулся, а затем и сам одарил обоих приветливой улыбкой. С чего это он вдруг такой добрый? Крамер пригляделся к обвиняемому Локвуду. Парень стоит у стола защиты и издалека наблюдает за веселой троицей. Что, интересно, он при этом думает? Стоит, держится за край стола, грудь запала, глаза… Глаза смотрят загнанно, взгляд преследуемого в ночи. Перед ним разыгрывается спектакль: его белый защитник болтает и пересмеивается с белым судьей и с жирной белой сволочью, которая норовит его упечь.

Сонненберг и Торрес у судейского стола взирают на Ковитского снизу вверх. Теперь судья приступает к работе.

— Что вы ему предложили, мистер Торрес?

— От двух до шести, судья.

— А что говорит ваш клиент, мистер Сонненберг?

— Он не согласен, судья. Я разговаривал с ним на той неделе, разговаривал сегодня утром. Он хочет суда присяжных.

— Почему? — спрашивает Ковитский. — Вы объяснили ему, что он бы через год получил право выхода на работу? Сделка для него выгодная.

— Дело в том, — отвечает мистер Сонненберг, — что мой клиент, мистер Торрес вот знает, уже имел один условный приговор как малолетний преступник. По такому же обвинению — за вооруженный грабеж. Если он теперь признает себя виновным, то должен будет отсидеть оба срока, и старый, и новый.

— Ах так. Сколько же он хочет?

— Он хочет от полутора до четырех с половиной, с поглощением первого срока.

— Что вы скажете, мистер Торрес?

Молодой помощник прокурора набирает в грудь воздуха, опускает глаза и энергично трясет головой.

— На это я не могу согласиться, судья. Речь идет о вооруженном грабеже.

— Так-то оно так, — говорит Ковитский. — Но разве револьвер держал он?

— Нет, — отвечает Торрес.

Ковитский поднимает голову и смотрит на Локвуда.

— Он не похож на отпетого негодяя, — говорит он Торресу. — На кого он похож, так это на желторотого младенца. Я вижу здесь таких желторотых каждый божий день. Они легко попадают под чужое влияние. Они живут среди подонков и кончают тем, что совершают какую-нибудь глупость. Что он собой представляет, мистер Сонненберг?

— В общем, как раз то, что вы и сказали, судья, — отвечает Сонненберг. — Идет у других на поводу. Не семи пядей во лбу, но и не заядлый преступник. Так я считаю.

Этот разбор характера предназначен для ушей Торреса, чтобы он в конце концов сдался и предложил Локвуду срок от года с четвертью до четырех и фактически предал забвению предыдущий условный приговор.

— Это невозможно, судья, — стоит на своем Торрес. — На это я пойти не могу. От двух до шести — мой предел. Да у нас в конторе…

— Может быть, позвоним Фрэнку? — предлагает Ковитский.

— Судья, это бесполезно. Речь идет о вооруженном грабеже! Наставлял револьвер на пострадавшего, может, и не он, но только потому, что обеими руками рылся в это время у того в карманах. Шестидесятидевятилетний старик, перенесший инсульт. Еле ходит — вот так.

Торрес, подтягивая ногу, ковыляет вдоль судейского помоста, показывая, как ходит старик, перенесший инсульт.

Ковитский ухмыляется.

— Вот опять в нем сказывается еврейская кровь. К мистеру Торресу попали хромосомы Теда Льюиса, а он об этом и не подозревает.

— Разве Тед Льюис был еврей? — удивляется Сонненберг.

— Почему бы ему и не быть евреем? Он ведь комедиант, верно? Ну, хорошо, мистер Торрес, достаточно, успокойтесь.

Торрес возвращается к судейскому столу.

— Пострадавший мистер Борсалино заявляет, что получил перелом ребра. Мы даже не включили это в обвинительный протокол, потому что старик не обратился к врачу насчет ребра. Нет. От двух до шести, тут и спорить не о чем.

Ковитский задумался.

— Вы это объяснили клиенту? — спрашивает он у Сонненберга.

— Разумеется. — Сонненберг пожимает плечами и кривит рот, показывая, как он осуждает упрямство Локвуда. — Он хочет испытать свой шанс в суде присяжных.

— Свой шанс? Но ведь он подписал признание.

Сонненберг опять скривил рот и вздернул брови.

— Вот что, — говорит Ковитский. — Дайте-ка мне потолковать с ним.

Сонненберг возводит глаза к небу, как бы говоря: «Сделайте милость. Желаю удачи».

Ковитский второй раз обращает взгляд на Локвуда и, выпятив подбородок, зовет:

— Подойди сюда, сынок.

Парень не двигается с места, он не уверен, что приглашение относится к нему. И тогда Ковитский изображает на лице улыбку, благодушную, терпеливую улыбку старшего и подзывает его к себе жестом.

— Подойди, подойди сюда, сынок, я хочу с тобой поговорить.