неразбериха царят в обыденном уголовном судопроизводстве.

Едва переступив порог 60-й секции, Крамер сразу понял, что начало рабочего дня здесь не предвещало ничего хорошего. Достаточно взглянуть на судью. Ковитский в черном одеянии восседал на судейском помосте, положив на стол обе руки и низко, едва не до самой столешницы свесив голову. Вислый крючковатый нос торчал из черных одежд, придавая судье сходство со стервятником. Крамеру видно, как он поводит глазами из стороны в сторону, оглядывая зал, где собраны разномастные представители человеческого рода. Вот-вот, кажется, раскинет руки-крылья и спикирует на жертву. У Крамера к Ковитскому отношение двойственное. С одной стороны, ему неприятны тирады судьи, как правило рассчитанные на то, чтобы поддеть и унизить. Но с другой стороны, Ковитский — еврейский воитель, сын Масады. Кто, кроме Ковитского, плевком заставил бы смолкнуть горлопанов в тюремном фургоне?

— Где мистер Сонненберг? — спрашивает судья.

Ответа не последовало.

Он повторяет, на этот раз неожиданно звучным баритоном, вколачивая слог за слогом в дальнюю стену и вселяя страх в души всех входящих:

— ГДЕ МИ-СТЕР СОН-НЕН-БЕРГ?

Все, кто находится в зале, кроме одной маленькой девочки и двух мальчуганов, играющих в салочки между рядами, затаили дыхание. Каждый радуется про себя, что при всем своем ничтожестве, слава богу, не пал так низко, чтобы оказаться этим презренным неведомым существом, по имени мистер Сонненберг.

Это презренное существо было адвокатом, и Крамер знал, в чем его прегрешение. По причине его отсутствия застопорилась подача пищи в ненасытную глотку 60-й секции пенитенциарной системы. В каждой секции рабочий день начинается с так называемого календарного разбора, во время которого судья рассматривает заявления и ходатайства по делам, иной раз до 10–12 дел за утро. Крамера всегда душил смех, когда он видел по телевизору судебные сцены. Там всегда изображают заседания суда честь по чести, с присяжными и всеми церемониями. Суд присяжных! Кто у них, интересно, ставит такие спектакли? Ежегодно через Окружной суд Бронкса проходит 7000 уголовных дел, при том что пропускная способность у него — самое большее 650 судебных разбирательств. С остальными 6350 уголовными делами можно управиться одним из двух способов: либо дело прекращают, либо заключают соглашение с обвиняемым, он признает себя виновным по менее серьезной статье, а за это приговор выносится без участия коллегии присяжных заседателей. Прекращение дела — вещь довольно опасная, даже если судья озабочен исключительно разгребанием завалов и правосудие не ставит ни в грош. Каждый раз, когда уголовное обвинение отбрасывается, есть серьезная опасность, что кто-нибудь, может быть пострадавший или его родственники, поднимут крик, а пресса всегда рада наброситься на судей за то, что отпускают преступников гулять на свободе. Так что остаются только сделки, предполагающие признание обвиняемым своей вины. Именно такими сделками и занимаются на календарных разборах. Календарные разборы — это и есть те каналы, по которым поступает пища в пенитенциарную систему Бронкса.

Раз в неделю секретарь каждой секции подает Луису Мастрояни, главному уголовному судье в Верховном суде Бронкса, ведомость дел. В ведомости обозначено, сколько всего дел было передано в данную секцию на неделю, сколько из них было рассмотрено, сколько прекращено, по скольким вынесены приговоры по согласию с ответчиками и сколько прошло разбирательств в суде присяжных. В зале заседаний над головой судьи выбита надпись: «НА ГОСПОДА УПОВАЕМ». А ведомость озаглавлена «Анализ прохождения дел», и работа судьи оценивается почти исключительно по данным этого «Анализа».

Все дела назначаются на 9-30 утра. Если секретарь объявляет какое-то дело, а в зале не оказывается обвиняемого или его адвоката, или случается еще какая-нибудь из десятка возможных заминок, то под рукой всегда имеются действующие лица следующего по списку дела. Поэтому на скамьях для публики здесь и там кучками теснятся люди, не являющиеся в собственном смысле зрителями. Это обвиняемые со своими адвокатами, обвиняемые с дружками, обвиняемые в окружении семьи.

Из прохода между рядами выскочили со всех ног трое детишек, с хохотом устремились к задней стене и снова скрылись за спинками скамеек. Какая-то женщина сердито оглянулась на них, но не потрудилась встать и посадить их на место.

Крамер теперь узнал эту троицу: это дети Герберта 92-Икс. Хотя вообще-то в их присутствии здесь нет ничего особенного — на судебных заседаниях часто можно видеть детей. Суды Бронкса служат заодно своего рода детскими площадками. Взрослые зачитывают заявления, выступают с ходатайствами, ведут прения сторон и выносят приговор по делу папаши — и тут же играют в салки, растут и набираются жизненного опыта его дети.

Ковитский обратился к секретарю суда, сидящему внизу и чуть сбоку от судейского помоста. Это дюжий итальянец по имени Чарльз Бруцциелли. Он сидит без пиджака, в белой крахмальной рубашке с короткими рукавами, воротник нараспашку, треугольный узел широченного галстука сильно приспущен, так что видна майка.

— Это дело мистера… — Ковитский заглянул в список на столе, — Локвуда?

Бруцциелли кивнул, и Ковитский обращает взор на худощавого юнца, который встал со скамьи для публики и идет к перегородке.

— Мистер Локвуд, — спрашивает Ковитский, — где ваш адвокат? Где мистер Сонненберг?

Тот что-то буркнул, недоуменно передернув плечами. Голоса его практически не слышно. Это чернокожий парень лет двадцати самое большее, такой тщедушный, что под черной дутой курткой вообще не просматриваются плечи, на ногах — джинсы-дудочки и огромные белые кроссовки не на шнурках, а на липучках.

Ковитский минуту смотрит на него, потом говорит:

— Хорошо, можете пока сесть, мистер Локвуд. Когда и если мистер Сонненберг снизойдет до того, чтобы удостоить нас своим присутствием, мы вернемся к вашему делу.

Локвуд поворачивается и идет обратно к скамьям для публики. Как и все обвиняемые в Окружном суде Бронкса, он идет вихляясь, особой походкой, так называемой «сутенерской развалочкой». Глупое, самоубийственное позерство, думает Крамер, строят из себя эдаких мужественных героев — обязательно в черной куртке, обязательно кроссовки, и обязательно «сутенерская развалочка». И конечно, в глазах судей, присяжных заседателей, патронажных инспекторов, судебных психиатров и вообще всех, от кого хоть как-то может зависеть их судьба, кто решает, сажать ли их в тюрьму и на сколько, они выглядят прожженными, стопроцентными уголовниками.

Локвуд, вихляясь, дошел до задней скамьи и сел рядом с двумя другими точно такими же юнцами в таких же черных дутых куртках. Это, несомненно, его дружки, «кореши». Друзья обвиняемых, их, так сказать, соратники, тоже являются в суд в блестящих черных дутых куртках и умопомрачительных кроссовках. И тоже очень остроумно с их стороны. Чтобы сразу было видно, что обвиняемый — не беззащитная жертва обстоятельств, воспитанная в условиях гетто, а свой парень в банде наглых хулиганов, которые на улицах сбивают с ног старушек с палочками и отнимают у них сумки. Банды приходят в полном составе, играя мускулатурой и вызывающе перекатывая желваки на скулах, приходят, чтобы защитить честь, а понадобится, так и жизнь одного из своих, которому угрожает Система. Но вскоре их начинают одолевать сон и скука. Они-то шли сюда, готовые к действиям. И совсем не готовые к тому, что встречает их здесь, о чем они не имеют ни малейшего представления — к календарному разбору, обрушивающему на их бедные головы разные заковыристые словеса и обороты вроде «снизойдет до того, чтобы удостоить нас своим присутствием».

Крамер прошел за барьер к столу секретаря. Там уже стоят три других прокурорских помощника и понуро ждут своей очереди явиться на зов судьи.

Секретарь зачитывает:

— Народ против Элберта и Мэрилин Крин… — Он запнулся и стал вглядываться в лежащие перед ним бумаги. Потом театральным шепотом спросил стоящую тут же молодую женщину, прокурорскую помощницу Патти Скуллиери: — Это что за абракадабра?

Крамер заглянул ему через плечо. Там было написано: «Элберт и Мэрилин Крнкка».

— Кри-ни-ка, — уточнила Патти.

— …против Элберта и Мэрилин Кри-ни-ка! — провозглашает секретарь. — Обвинительное заключение номер три два восемь один! — и в сторону, обращаясь к Патти Скуллиери: — Господи, да что же это за