ликующе.
— Какой у тебя большой ножик! — сказала она. Она взяла нож, чтобы доставить ему удовольствие. Тут петух вылетел из курятника, и, крикнув Арчеру, чтобы он закрыл калитку в огород, миссис Фландерс засыпала корм, поцокала языком, сзывая кур, и поспешила прочь, а снизу ее увидела миссис Крэнч, которая выбивала об стену коврик и на секунду замерла с ним в руках, говоря своей соседке миссис Пейдж, что миссис Фландерс кормит в саду кур.
Миссис Пейдж, миссис Крэнч и миссис Гарфит могли видеть миссис Фландерс в саду, потому что сад был огороженной частью холма Додс, а холм Додс возвышался над всей деревней. Никакими словами не передать значение холма Додс. Это была сама земля, мир, раскинувшийся под небом, горизонт для множества взглядов, которые лучше всех сочтет тот, кто всю жизнь прожил в деревне, уйдя из нее один только раз на Крымскую войну, как старый Джордж Гарфит, что курит свою трубочку, облокотясь на калитку. По холму определялось движение солнца; по краскам, проступавшим за ним, решали, каким будет день.
— А сейчас пошла наверх с маленьким Джоном, — сказала миссис Крэнч миссис Гарфит и, в последний раз встряхнув коврик, поспешила в дом.
Открыв садовую калитку, миссис Фландерс отправилась вверх по холму, ведя Джона за руку. Арчер и Джейкоб то убегали вперед, то отставали, и когда она, наконец, поднялась, они были уже в римской крепости и кричали оттуда, какие корабли виднеются в заливе. А сверху в самом деле открывался замечательный вид — сзади вересковые пустоши, впереди море, и весь Скарборо от одного конца до другого лежит как на ладони, похожий на загадочную картинку. Миссис Фландерс, которая начинала полнеть, уселась в крепости и огляделась.
Она уже, наверное, знала назубок всю палитру изменений этого вида; каким он бывал зимой, каким весной, летом, осенью; как с моря налетали штормовые ветры; как дрожал вереск и как светлел, когда тучи проходили; ей сверху, вероятно, видны были красные участки, где строились дачи, и пересекающиеся границы наделов, и алмазные вспышки маленьких теплиц на солнце. Или если такие подробности ускользали от ее внимания, она могла бы позволить воображению разыграться у золотого на закате моря и представить себе, как оно выплескивает на гальку множество золотых монет. Прогулочные шлюпки погружались в золото; черная рука пирса тянула его в свой тайник. Весь город был розовый и золотой; многокупольный; покрытый дымкой; гулкий; стрекочущий. Тренькали банджо; на берегу пахло смолой, к которой липли каблуки; толпу внезапно прорезали козлики, впряженные в повозки с детьми. Большой удачей муниципалитета считалась разбивка клумб. Иногда улетала соломенная шляпка. Тюльпаны пламенели на солнце. Рядами лежали летние брюки. Лиловые чепцы обрамляли нежные, розовые недовольные лица, покоящиеся на подушках в инвалидных колясках. Мужчины в белых сюртуках катили треугольные тумбы с афишами. Капитан Джон Боуз поймал акулу невероятных размеров. Одна сторона треугольной тумбы оповещала об этом красными, синими и желтыми буквами, и каждая строчка заканчивалась тремя разноцветными восклицательными знаками.
Так вот зачем спускались в Аквариум, где выцветшие шторы и въевшийся запах соли, и бамбуковые стулья, и столики с пепельницами, и снующие туда-сюда рыбки, и служительница с вязаньем, перед которой стояло шесть-семь коробок шоколадных конфет (ведь ей часто приходилось буквально часами сидеть одной с рыбами), — все это оставалось в памяти как часть невероятной акулы, которая сама по себе оказывалась просто желтой дряблой громадиной, похожей на плавающий в воде кожаный саквояж. Аквариум никому не нравился, но тускло-разочарованные лица тех, кто выходил оттуда, преображались, едва выяснялось, что, если хочешь попасть на пирс, надо становиться в очередь. Миновав турникеты, они некоторое время двигались очень быстро, а затем одни застывали у одного ларька, другие — у другого. Но в конце концов, всех собирал оркестр, даже рыболовы на нижнем пирсе старались встать так, чтобы слышать музыку.
Оркестр играл в мавританской беседке. На доске выскочила цифра «девять». Это был вальс. Бледные девушки, пожилая вдова, три еврея, живущие в одном пансионе, денди, майор, торговец лошадьми и господин со значительными средствами слушали его с одинаковым размытым, упоенным выражением, а у их ног сквозь щели в деревянном настиле видны были зеленые летние волны, которые безмятежно, ласково колыхались у железных столбов пирса.
А ведь было время, когда ничего этого не существовало (думал молодой человек, облокотившийся на перила). Смотрим только на дамскую юбку — хотя бы вот на эту, — серую над розовыми шелковыми чулками. Она меняется — доходит до самых лодыжек — девяностые годы, затем расширяется — семидесятые, теперь она отделана красным и натянута на кринолин — шестидесятые, выглядывает лишь крохотный черный башмачок на белом нитяном чулке. Она еще тут? Да — сидит на пирсе. Теперь по шелку пущен узор из розочек, но стало как-то хуже видно. Под нами нет пирса. Тяжелая колесница движется по дороге с заставами, но пирса нет, остановиться ей негде, а какое серое и бурное море в семнадцатом веке! Заглянем в музей. Пушечные ядра, наконечники стрел, римское стекло и щипцы, позеленевшие от времени. Преподобный Джаспер Флойд нашел их, проводя на собственные средства раскопки в римском лагере на холме Додс в начале сороковых годов, — это сообщает маленькая табличка с потускневшей надписью.
Так, ну а что еще стоит посмотреть в Скарборо?
Миссис Фландерс сидела на возвышении в римском лагере и латала брюки Джейкоба, поднимая глаза от шитья лишь тогда, когда слюнила кончик нитки или когда какое-нибудь насекомое, ударившись о нее, жужжало ей в самое ухо и исчезало.
Джон то и дело подбегал и вываливал ей на колени траву и засохшие листья, которые он называл «чай», и она машинально, но методично разбирала их, укладывая траву метелками в одну сторону и думая, что Арчер опять не спал ночью, что часы на церкви спешат минут на десять или тринадцать и что хорошо бы купить у Гарфитов земли.
— Это, Джонни, лист орхидеи. Видишь коричневые пятнышки? Ну, пойдем, милый. Нам пора домой. Ар-чер! Джей-коб!
— Ар-чер! Джей-коб! — тоненько подхватил Джонни, вертясь на каблуках и движениями сеятеля разбрасывая по сторонам траву и листья. Арчер и Джейкоб выскочили из-за возвышения, за которым сидели скрючившись, собираясь неожиданно прыгнуть на мать, и они медленно пошли домой.
— Кто это там? — спросила миссис Фландерс, заслоняя глаза от солнца рукой.
— Вон тот старик на дороге? — переспросил Арчер, глядя вниз.
— Это не старик, — сказала миссис Фландерс, — Это — нет, это не он — я думала, это капитан, а это мистер Флойд. Пойдемте, мальчики.
— Противный мистер Флойд! — сказал Джейкоб, срывая чертополох, потому что уже знал, что мистер Флойд будет заниматься с ними латынью, и действительно он занимался с ними потом три года, когда бывал свободен, просто по доброте душевной, и, кроме того, по соседству и не было никого другого, к кому бы миссис Фландерс могла обратиться с такой просьбой, а сама она уже не справлялась со старшими сыновьями, их надо было готовить к школе, и далеко не всякий священник стал бы вот так заходить к ним после чая или приглашать мальчиков к себе — получалось по-разному, потому что приход был очень большой, а мистер Флойд, как когда-то его отец, навещал и те домики, которые стояли далеко на вересковых пустошах, и он, как и старый мистер Флойд, был человек ученый, почему ей и показалось таким невероятным — просто никогда бы в голову не пришло… Могла бы и догадаться? Но ведь, помимо того что ученый, он же был на восемь лет ее моложе. Она знала его мать — старую миссис Флойд. Ходила туда пить чай. И как раз, вернувшись после чая со старой миссис Флойд, обнаружила в прихожей записку и взяла ее с собой на кухню, куда шла отдать Ребекке рыбу, думая, что там что-то про мальчиков.
— Мистер Флойд сам заходил, да? Сыр, кажется, в свертке, в прихожей… в прихожей, да… — она уже читала. Нет, там было не про мальчиков.
— Да, конечно, на завтра на котлеты рыбы хватит. Может, капитан Барфут… — Она добралась до слова «люблю». Она пошла в сад и стала читать, прислонившись к ореховому дереву, чтобы не упасть. Грудь ее вздымалась и опускалась. Сибрук как живой стоял перед глазами. Она качала головой и глядела сквозь слезы на трепещущие листочки на желтом небе, когда на лужайку не то вылетели, не то выскочили три гуся, в испуге удиравшие от Джонни, который бежал за ними, размахивая палкой.
Миссис Фландерс покраснела от гнева.
— Сколько раз я тебе говорила? — закричала она и, поймав его, выхватила у него палку.
