кулаки, стал бить себя по лицу до тех пор, пока ведущая через лес дорога не стала двоиться перед глазами. Он рыдал, рычал и стонал, пока не сорвал голос. В два часа ночи, истощенный и измученный, странник свернул на обочину, оставил автомобиль за деревьями и выбрал для лагеря полянку в ста футах от дороги.

Саймон так бы и завалился на полянке, не разжигая костра и не подкрепившись перед сном, но умом понимал, что ослабленный организм не выдержит промозглой ночи под открытым небом. Нет, не смерти он боится. Лишенный возможности выполнить свое назначение, он сам с радостью бросился бы в ее спасительные объятия или по крайней мере не препятствовал ее естественному приходу. Терзала мысль о той незнакомой женщине-детективе, которая сумела выследить его и остановить. Остановила ли? Нет, никогда! И ему нужны силы, чтобы доказать это. Саймон занялся костром и съел два яблока, которые захватил с собой из дома Тамары. Дожевав с трудом второе, он разбил палатку возле кострища под ненадежным укрытием из голых ветвей деревьев. По земле стелился холодный туман, и пронизывающий до костей ветер бросал в лицо ледяную морось. В палатке оказалось не намного теплее, и к четырем утра Саймон, поняв, что вряд ли заснет, вышел в сырую темноту ночи.

Ночь выдалась ясная, купол неба полностью усеян звездами, такими далекими и умиротворенными. Сияние звезд предназначалось всем страждущим, той так и не собранной воедино пастве. Их рты открыты в ожидании, готовые спеть свои арии. При мысли о них у Саймона перехватило горло и защемило сердце. Он пытался отогнать от себя образы теперь уже бесполезных жертв. Все вокруг окутал легкий туман, оседающий холодной влагой на лицо.

Саймон стоял в тишине, внимая голосу звезд. Ах этот бесконечный рай невиданных открытий! Созерцание небесных тел на какое-то время отвлекло его от тягостных дум, хотя он долго простоял под осенней моросью и почти весь промок. Придется переодеться в сухую одежду. Странник взглянул на тряпку, которой был замотан большой палец. В бледных отблесках костра пятна крови казались почти черными. Поднеся край пропитавшейся кровью повязки к мерцающему огню, Саймон убедился что она действительно стала черной, такой же непроглядной, как безлунная ночь. Словно ее пропитали елейным маслом. И пахнет елеем! Он поднес ко рту окровавленную повязку и лизнул се. Это действительно елей! Темное, тяжелое, с едким и приторным запахом елейное масло!

Брат явился к нему! Он стоял под деревьями по другую сторону костра, сотканный из серебряных нитей от света далеких звезд и возвышающийся над мертвой землей. Рыдания Саймона огласили безмолвную поляну.

«Брат мой! Отныне ты ствол, корни, ветви, бутон и прекрасный цветок¹.»

— Да, — рыдал Саймон.

От брата исходило сияние, словно от Слова Божьего.

«Я умираю!»

Саймон пересек полянку и подошел к тому месту, где стоял брат. Он дотянулся до него и притронулся к впалой щеке.

— Скажи, что мне сделать!

«Мне холодно!»

Саймон поднял брата на руки и понес к костру, заботливо уложил на траву, мерцающую в свете огня. Из губ брата, сухих и растрескавшихся, вырывалось отрывистое и затрудненное дыхание.

«Твое снадобье больше не облегчает страданий! Мне становится хуже!»

— Нужно время для его действия!

«Нет! Я на грани смерти, осталось немного!»

В свете костра исхудавшее, изможденное лицо брата казалось бесплотным, а глаза излучали удивительный свет.

«Ты бессилен над властью смерти!»

— У меня есть другие снадобья!

«Я не могу больше принимать твои лекарства! Отнеси меня в город! Избавь от боли!»

— Нет! — закричал Саймон. — Тебя не отравят те, кто не видит твоего величия! Зачем мы дожили до этого дня? Только для того, чтобы смириться? — Он склонился над братом и погладил его по светящемуся лбу. — Ты не умрешь!

«Я должен умереть! Мы оба знаем это!»

— Мы все умрем, но не сегодня!

«Убей меня!»

— Надо только добавить чуть-чуть других снадобий. Ты обязательно почувствуешь облегчение! — Саймон вскочил с коленей н бросился в палатку, где остался саквояж. Когда он вернулся, то едва рассмотрел брата. Сквозь истончившееся и бледное тело уже виднелась земля. — Подожди немного! Останься со мной, прошу тебя! — Он приготовил лекарство и приподнял брат, придерживая за спину. Брат открыл рот и выпил настойку. Саймон закрыл ему рот и поцеловал. — Есть другой способ, и ты в этом скоро убедишься!

Призрак стал рассеиваться. Саймон чувствовал, как его руки проходят через спину брата и обнимают его же собственное тела. Раскачиваясь из стороны в сторону, он в одиночестве рыдал возле догорающего костра.

В восемь часов утра Хейзел Микаллеф проводила внеочередное собрание в конференц-зале. Здесь же присутствовал отец Глендиннинг, весь вид которого говорил о том, что священник провел бессонную ночь. Святой отец бросал испуганные взгляды на каждого, кто входил в кабинет, — а на собрание явились Грин, Уингейт, Спир и еще два офицера. Еще раньше пришла и скромно устроилась в уголке Джил Юн с проектором и ноутбуком.

— Отец Глендиннинг, — Хейзел повернулась к священнику, — можете начинать.

Тот устало встал со стула и оперся на стол, будто перед ним находился амвон.

— В первую очередь хочу заявить, что я здесь оказался против воли.

— Мы это учтем, — отмахнулась Хейзел.

— Во-вторых, нельзя привлекать человека к действиям, идущим вразрез сего глубочайшими убеждениями, касающимися.

Это тоже обязательно учтем! — процедила она сквозь зубы с еле сдерживаемой злостью в голосе. — Святой отец, расскажите, пожалуйста, о том, что говорили вчера вечером в доме детектива Уингейта.

Глендиннинг бросил на Уингейта сердитый взгляд, будто его скромное жилище стало источником всех бед, обрушившихся на голову пастора.

— Надеюсь, все знакомы с содержанием Нового Завета? — Выдержав паузу, святой отец оглядел присутствующих с плохо скрываемым раздражением. Как оказалось, он ждал ответа. Наконец кто-то из офицеров невнятно забормотал выдержки из великой книги, выученные еще в школьные годы. — Превосходно! Знаете, не хочется пересказывать библейскую историю с самого начала, хотя некоторые ее герои имеют прямое отношение к вашему расследованию. Пожалуйста, обратитесь в слух и не забывайте, что вы не на очередной проповеди, которую изредка удосуживаетесь посетить в храме Божьем!

— Святой отец! — начала было Хейзел, но он ее перебил:

— Смею напомнить, что первоначально рукописи, вошедшие в Новый Завет, писались на арамейском диалекте древнееврейского языка. Их нельзя еще объединить в Библию, поскольку они представляют собой разрозненные своды заветов, наставлений и молитв, переписанных от руки. Первая Библия написана на древнегреческом языке, в нее и вошли все рукописи. Где-то к четырехсотому году от Рождества Христова крупный ученый и философ Иероним перевел Библию на традиционный латинский язык. Итак, все книги, входящие в латинскую Вульгату, основаны на передаваемых из века в век письменных источниках. Однако