убедительно. Женщина она малоинтеллигентная, ограниченная, даже не умная – но с прелестной улыбкой, доброй, застенчивой и смелой.
Вместе с Львом Зиновьевичем она посетила Воронкова{165} и толково объяснила ему, сколько в деле фальшивок.
Попыталась охмурить Грибачева – но тот, не будь дурак, отказался вникать, сказав, что у него времени нет.
Ну вот, а сегодня КИ ходил к Федину, который читал начало его воспоминаний о Зощенке, – и Федин сказал, что:
дело Бродского (с Фридиной записью) было докладываемо лично Хрущеву (по-видимому, из-за криков за границей), и он сказал якобы, что суд велся безобразно, но пусть Бродский будет счастлив, что его судили за тунеядство, а не за политику, потому что за стихи ему причиталось бы 10 лет…
Значит, мерзавцы – или обманутые – обманули Никиту Сергеевича разного рода фальшивками, состряпанными Лернером…
Завтра я еду в город, увижусь с Фридой, с которой не виделась сто лет, и будем думать думу…
Да, еще НС спросил, как Фридина запись попала за границу…
Фрида посылала ее в «Известия», в «Лит. Газету», в прокуратуру и т. д. Очевидно, в каком-то из этих учреждений кто-то переписал и пустил по рукам, а то, что ходит по рукам, – неизбежно попадает за границу.
А от Иосифа вести плохие, и самая плохая та, что он не в силах переводить, хотя его завалили переводами.
Зима там близка. Переживет ли он ее?
Вернулась – после третьей – вторая ахматовская осень: тепло, синее небо, пышные, сквозные леса. Это было так явственно, так прекрасно, что я ехала по шоссе в Переделкино с редким светом в душе, будто и меня осенило золотом и синевой.
Приехав, по листьям, под синим небом, помчалась в Дом Творчества к Оксману, узнать, не прочитал ли он уже мою рукопись?
В коридоре я встретила Л. Н. Радищева, что тоже меня как-то развеселило.
Но Юлиан Григорьевич встретил меня мрачно и сухо, без обычных приветствий.
Приезжал Ильин, вручил ему повестку, что в три часа дня в Союзе будет разбираться вопрос о его недостойном поведении{166}.
Я уговорила его выйти на двадцать минут погулять. Он был возбужден. На улице мы сразу встретили К. И. Я ему сказала. Он с ходу стал давать ЮГ советы, совершенно неподходящие к случаю.
Пошли к Дому Творчества – ЮГ было пора собираться. Прибыла заранее заказанная машина.
Мы с Дедом побрели домой. Я понимала, что вечером КИ нельзя пускать в Дом Творчества – иначе он не будет спать.
Но сама я, конечно, пошла.
Его исключили единогласно.
Читался материал из папки КГБ. Причем КГБ от преследования отказывается (нет оснований); но его должна съесть «общественность».
С бешеными речами выступали матерые палачи: Софронов, В. Кожевников. Лучше других – Чаковский. Федин прислал письмо, что по болезни приехать не может, но присоединяется к решению исключить. То же – Сурков.
Вчера у меня был светлый день: Володя Корнилов, мой любимый читатель, которого я видела перед собой, когда писала о Герцене – пришел с рукописью, прочитав ее. Говорил, как поэт, напр.: «цитаты из Герцена и ваш текст естественно переходят друг в друга – как поле в лес, лес снова в поле». Все дошло до него, все он понял – вдаль и вглубь – текст и подтекст. Но литературоведческая сторона, видимо, для него совсем пропала (глава 4) – и это жаль – потому что там есть новинки, находки.
Вчера съездила к Орьеву – юристу СП, а потом, по его рекомендации, к Келлерману – юристу Охраны авторских прав и подала по их совету заявление о взыскании с «Советского Писателя» 40% за «Софью». Если бы это удалось, я как-нибудь бы перебилась, пока до денег за «Былое и Думы». (А пройдет ли книга? А заплатят ли?) Меня удивило и порадовало, какая ненависть к Лесючевскому{167} и пр. сквозила в словах сухого и сдержанного Орьева, с каким уважением встретил меня Келлерман, с какой охотой взялся за дело (он читал «Софью»).
Осень, осень, осень… Не совсем голые, но полуголые деревья и золотые листья на земле.
Мы приехали вместе с Фридой – чтобы вместе (она так хотела) идти к Ивановой{168} договариваться о комнате. Но Дед позвал нас к себе наверх. Сообщил поразительную новость: к нему приезжал Дмитрий Алексеевич Поликарпов специально по делу Бродского. Просить, чтобы КИ взял назад свое заступничество{169}.
К. И., дорогой, отказался.
Странное дело: никаких политических обвинений, а все та же галиматья о тунеядстве, подстрочнике, каких-то попойках и пр.
В субботу, послезавтра, еду в Комарово.
За эти дни – многое случилось, многое хорошее.
1) Юлиан Григорьевич держится умно и стойко, хотя Шкловский его чуть не ежедневно терзает требованиями покаяния, хотя он уже изгнан из ИМЛИ, хотя в «Лит. Наследстве», по требованию Анисимова, снято его имя, хотя все узнала Антонина Петровна: Союз послал на дом выписку из постановления…{170}
2) Сдвиг по делу Бродского – большой, счастливый. Миронов – тот самый Миронов, который накануне суда так гнусно говорил с К. И., тот, который дал ход всему беззаконию, – 3/Х позвонил в Ленинград Грудининой и сообщил, что он передал дело снова в Прокуратуру СССР, куда ее и вызовут. 19/Х эта Жанна Д’Арк была на приеме у и. о. Прокурора СССР, Малярова. Решено: мы, хлопотавшие, 15 человек (число назвал он), берем Иосифа на поруки, срок сокращается до 8 месяцев. Вечером 19-го у Фриды – я, Гнедин, Грудинина написали соответствующее письмо; 20-го утром Шура{171}, я и Грудинина съездили к К. И.; он подписал; затем Грудинина поехала к Паустовскому, а от него – в Питер. Туда же – Фрида; там подпишут АА, Дар, Бахтин, Долинина, Эткинд, Адмони – и письмо будет представлено Малярову. А к Иосифу поедет Толя (из Ленинграда), с которым Фрида пошлет ему для осведомления наше поручительство.
Да, а Миронов, Н. Р., который благословил суд над Бродским и только недавно, 3/Х, сделал крутой поворот, – позвонил Грудининой и сказал, что он никогда не был против, что это было его частное (!) мнение и что он передал дело Малярову, – этот Миронов Н. Р. разбился в самолете, вместе с нашей делегацией, и сегодня его хоронили…
Дед спит. Я одна.
Фрида в больнице – еще есть слабая надежда, что это не…
Без трех минут двенадцать. Тишина.
Дело Бродского все еще не кончено. Хотя – обещано. И он в отпуске в Питере.
«Оно изгрызло мне нутро», – сказала Фридочка – сама не зная, что говорит…
Фрида, будь жива.
Сейчас от Фриды.
Прощаюсь. И тогда она говорит мне – не печально, но деловито:
– Если со мной что случится… Вам детские дневники.
Я ее целую и ухожу.
