Два дня светлее – работаю. И дело идет. Теперь бы писать и писать. Но нет.
Дело Бродского, в которое меня втянуло, отнимает часы – и пока бесплодно. Разговоры, звонки в Ленинград, Фрида, Анна Андреевна, Найман…{143} И все зря. По-видимому, дыхание КГБ всех замораживает.
Третьего дня работала – много и легко. Вчера и сегодня – нет. Все съедено очками, собесом, поликлиникой и делом Бродского.
Дело Бродского идет преплохо. Письмо Фриде от Эткинда{144}: за Бродского вступилась секция переводчиков, но более никто. Назначен общественный суд 25-го, который и должен приговорить его к высылке. Черноуцан не отвечает: пленум кончился, началась сессия… Мы написали для АА {145} шпаргалку записки к Суркову{146} . Выяснилось, что Шостакович – депутат Дзержинского района Ленинграда, где живет Бродский. Его тоже может просить АА, он ее обожает. Кроме того, в Переделкине я попробую поговорить с Расулом Гамзатовым.
Звонила Фрида. Сегодня АА и Фрида и Ардов{147} принимали Д. Д. Шостаковича (АА у Ардовых). АА изложила эмоциональную сторону дела, Фрида и Ардов – фактическую. Кажется Д. Д. внял и будет действовать. Потом Анне Андреевне позвонил Сурков, получивший уже ее записку, и сказал, что «дело попахивает клеветой».
В самом деле «попахивает». И сильно.
Звонок Черноуцана мне о Бродском.
Статью он назвал подлой и доносительской (!). Газете «указано».
Он говорил с Толстиковым{148} и с «ленинградскими литераторами». Они – Гранин – дали о Бродском неблагоприятные сведения. Дневник. Назначена комиссия: Олег Шестинский (?) и Эльяшевич (!){149}.
Я произнесла речь о Лернере{150}. О подлости читать чужие дневники. О таланте и болезни Бродского.
Все очень плохо. Они его домучают.
Из Ленинграда весть: в той же газете – подборка «писем трудящихся» с требованием выселить Бродского.
Значит, неправда, что газете было указано?
Весь день тщетно звонила Черноуцану.
Бродский пытался перерезать себе вены. Ибо его оставила невеста.
Посылаем туда Алену Чайковскую{151} .
Вот уже третью неделю запрещено читать и писать.
Кровоизлияние в сетчатку левого (т. е. «здорового») глаза.
И вот – еще шаг в полную темноту, в слепоту.
В самый разгар слабости и тьмы – Фридин отъезд в Малеевку, – и на меня обрушились все ленинградские и московские телефоны по делу Бродского, вся суета в составлении телеграмм и писем, в посылке курьеров к Самуилу Яковлевичу{152} и Корнею Ивановичу и т. д.
Фрида шла на подвиг, на смертный бой: уехав из Малеевки, которая для нее спасение здоровья и труд над книгой, она поехала в Ленинград на суд над Бродским, зная, что едет на издевательство и бессилие, ибо «Лит. Газета» и «Известия» отказали ей в корреспондентской командировке.
Сегодня в пять часов снова судят Бродского. В Клубе строителей.
Вчера К. И. звонил Миронову (в ЦК зав. судами и адм.), которому они с С. Я. писали письмо.
Миронов: По вашему письму я приказал послать туда человека и все исследовать… Вы не знаете, за кого хлопочете… Он писал у себя в дневнике «Мне наплевать на Советскую власть»… Он кутит в ресторанах… Он хотел бежать в Америку… Он хуже Ионесяна{153}: тот
Вот что мы наделали своими хлопотами: раньше Бродского обвиняли только в тунеядстве, а теперь они уже вооружились булыжниками – даже свои стихи сочиняет не он!
Мне нравится человек, ездивший туда проверять и говоривший только с врагами подсудимого: Толстиковым, Лавриковым, Прокофьевым. А Герман, а Бахтин, а Долинина, а Эткинд, а мы все – это не общественность? Мнение общественности – это мнение начальства. Плюс шпиков – Лернера и пр.
Законных оснований для его осуждения нет. КГБ, рассмотрев его дело, отпустило его на волю – а расправу поручило, по-видимому, «общественности».
И никому из власть имущих не приходит на ум, что Бродский совершенно безопасен, ибо он человек не антисоветский, а просто а-советский… Если же правда, что он хотел бежать за границу (чего я не думаю), то почему бы его туда не отпустить? У нас 200 миллионов населения. Почему бы КГБ не воскликнуть: «одним дураком меньше! Скатертью дорога!»
Сегодня утром – симптоматический звонок (подходила Клара{154}) – по поручению Шостаковича (которого тоже просила АА) кто-то спрашивает – когда и как послана была К. И. и С. Я. телеграмма в суд?
Телеграмма была послана 17/II (накануне суда) председателю суда Румянцеву. По оплошности Клары Израилевны – незаверенная. К делу ее, воспользовавшись этим, не приобщили. «Мало ли кто ее послал!» – сказал умный Лернер. Тогда я послала в Барвиху Клару Израилевну с просьбой к СЯ и КИ написать текст от руки и этот текст, заверенный в Союзе Писателей, был послан в Ленинград Председателю суда и защитнице.
«Настаиваем на приобщении к делу нашей телеграммы от 17/II».
Теперь, очевидно, тамошние подлецы решили и этот текст как-то скомпрометировать…
Кого мне жаль больше всех, это Фриду. Второй раз едет она на суд. В первый раз она привезла шедевр: запись допроса. Она верила в необходимость своей поездки и ради этого бросила отдых в Малеевке, бросила книгу и приняла порицание семьи. Сейчас она поехала, не ощущая ни смысла, ни цели. Да и пустят ли ее в суд?
Вообще-то вполне естественно, что, если где-то убивают человека, окружающие отравлены – каждый на свой манер. Одни слепнут, другие не спят, четвертые получают спазмы и инфаркты – и лишь немногие силачи – вроде СЯ и КИ, заступаясь, могут продолжать работать.
Десять часов. Суд начался в пять. Жду звонка. Иногда звоню в Москву друзьям – Юле, Толе, Нике, Надежде Марковне{155}. Все ждут, ни у кого никаких вестей. Толя у Анны Андреевны и каждые тридцать минут звонит в Питер. Но там еще никто не вернулся… Значит, приговора еще нет. А вдруг – победа?
Как бы не так!
Суд начался в пять часов; приговор вынесен в 1.30 ночи. Пять лет ссылки.
Подробности неизвестны, потому что ни Фрида, ни Евгений Александрович{156} (который две недели тому назад сам, по собственному почину, туда
