спас меня от страшной беды. Теперь я — ни шагу без тебя, без твоих мудрых советов… — И он, к изумлению Омара, отсчитал ему… еще пять динаров.

***

Через несколько дней в к: литку вновь постучали. Негромко и робко. Повадились! Странный стук. Опять Музафар? Омар открыл калитку и увидел за дальним углом переулка исчезающую женскую фигуру в чадре. Что-то в ней, этой фигуре, ему знакомо. Но женщина уже скрылась за углом.

Сбоку от него кто-то всхлипнул. Омар взглянул направо, вниз и обнаружил на привратной скамейке другую фигуру в чадре, тонкую, маленькую. Плачет. Он присел перед ней на корточки, осторожно раздвинул чадру. О боже! Мокрые от слез, в густых мохнатых ресницах, изумительно зеленые глаза. Как хризопразы, только что вынутые из морской воды.

— Ты кто?

— Фе… Ферузэ.

— Какая такая еще Ферузэ?

— Я деревенская! — Она громко разрыдалась. — Мне в городе негде жить…

— Тихо, тихо! Не шуми на улице. — Он завел ее во двор, усадил на помосте.

— Старуха Айше обманом завлекла меня к себе, — рассказала она, содрогаясь. — Три дня я была у нее. Когда узнала… убежала. Я дочь порядочных родителей. Как я дойду теперь до дому? У меня ни фельса денег. Одна сердобольная женщина… показала твой дом. Может, приютишь хоть на несколько дней?

И она скорчилась на помосте, сотрясаясь от безутешных рыданий.

— Ох, не реви! Сбрось свои дурацкий балахон, покажись.

Она мигом стянула чадру, — и перед Омаром предстало нечто крохотное, с детским телом и взрослым лицом, козлиными тонкими ножками. Тут и разглядывать нечего. Одни глаза — огромные, ярко-зеленые. Таких и не бывает у людей. Это ведьма.

— Н-да… — Омар озадаченно взъерошил свою черную, без единой сединки, короткую бороду. — Из какого же ты селения?

— Из-под Серахса.

— Н-да… Далековато.

— Я еще и старухе должна осталась.

— За что?

— За проезд, одежду, еду и ночлег.

— Сколько?

— Де… десять динаров.

— Н-да… Многовато. Она знает, что ты у меня?

— Нет! Откуда? Не знает.

— Узнает. Есть хочешь?

Встрепенулась:

— Хочу! С утра голодная.

У него как раз поспел на кухне мясной суп с овощами.

— Ячменную водку, конечно, ты пить не будешь. Но чистого вина хлебнешь?

— Если господин дозволит.

— Пей. — Он налил ей полную чашу.

Через какой-нибудь час, ополоснувшись и натянув атласные штаны, она уже по-хозяйски обходила его большой унылый дом.

— Ну, как?

— Пусто! — Она сморщила маленький птичий носик. — А еще — поэт. Постель, коврик, столик да книги. Везде книги! Одни книги. Ты убери их и спрячь. Не люблю.

— А что ты любишь?

— Я люблю сладкое.

Омар — покорно:

— Уберу, спрячу.

Не успела войти, оглядеться, как уже начинает навязывать ему свои вкусы. И не хочет знать о его вкусах. Он, к примеру, терпеть не может липких сладостей. Захочется сладкого — ест дыню, груши, виноград, черешню. Ну, ладно. Все равно она но душе Омару.

— Говорят, ты получал при царе Меликшахе десять тысяч динаров в год.

— Получал, — вздохнул Омар.

— Где же они? У тебя двор и стены должны быть выложены золотыми монетами.

— Где? — вздохнул Омар. И произнес с печалью:

Рыба утку спросила: 'Вернется ль вода,

Что вчера утекла? Если — да, то — когда?'

Утка ей отвечала: 'Когда нас поджарят,

Разрешит все вопросы сковорода'. Видно, и впрямь ему надо было сберечь для себя тысяч двадцать- тридцать. Но разве он мог тогда предвидеть, что очень скоро останется ни с чем? Ах, этот Звездный храм…

Омар — смиренно:

— Я… я их пропил.

Ферузэ — решительно:

— Больше ты не будешь пить! Слышишь? Я запрещаю. Омар усмехнулся. Забавно! Она. Ему. Запрещает. Видно, не совсем в своем уме эта девка.

— Ничего, кроме воды! Разве мало тебе одной меня? Ого! Она хочет собой заслонить от него весь белый свет, Нет, это не деревенские замашки. Когда и где успела нахвататься? Пожалуй, куда больше трех дней пробыла у старухи Айше. Куда больше.

— Денег-то нет? А еще — поэт…

— Разве поэт, — грустно сказал Омар, — фальшивомонетчик, чтобы купаться в деньгах? Есть, конечно, поэты, которых можно отнести к разряду фальшивомонетчиков. Те, кто пишет в угоду властям пустые скороспелки. Настоящий поэт — человек трудовой и, значит, бедный.

— Кончай свою дурную, беспутную жизнь! Если хочешь, чтобы я у тебя осталась. Ступай на базар. Ты ведь грамотный? Откроешь лавку, будешь прохожим писать прошения. И тем зарабатывать на жизнь. Что мне из того, что ты знаменитый поэт? Будь хоть базарным носильщиком, но человеком порядочным.

…Миг! Он мелькнул, опасный миг, когда эта козявка, вместе с нарядной чадрой, атласными штанами и уоогим узелком своим чуть не очутилась, кувыркаясь, на улице, в дорожной пыли. Базарный завсегдатай, носильщик, вор, наркоман — человек порядочный, потому что молится богу и каждый вечер приносит горсть приторных сладостей. А поэт, выходит, нет.

Н-но… перетерпим и это. После стольких дней одиночества он боялся ее упустить. И жалел ее. Куда она пойдет? Пропадет. Опять к старухе Айше?

***

Омар, чтобы ее прокормить, объявил через соседей, что лечит больных на дому. Сперва недоверчиво, робко, затем, распознав действительно дельного лекаря, охотней, смелей, — потянулись хворые к нему со всех сторон. Лечил он их, в основном, отваром из редких растений и мазями, приготовленными из тех же целебных трав. И, конечно, ячменной водкой:

— Обожглась? Ах, бедняжка! Сделай примочку из ячменной водки.

— В желудке боль? Примочку из ячменной водки. Ну, а ты чем страдаешь?

— Судорогами в ногах.

— Поставь их в ячменную водку.

И так далее:

— Лихорадка? Ячменную водку…

— Кашель? Ячменную водку…

— Горячка? Ячменную водку…

И вылечивал их! Они, довольные, хорошо платили.

Но все равно денег всегда не хватало.