неисчерпаемое любопытство на приобретение полезных знаний, он стал бы самым ученым человеком в Мавераннахре.

— Может, ты совершил в Нишапуре какое-нибудь страшное преступление, из-за которого тебе пришлось бежать? — продолжал дознание подозрительный усач.

— Да, — вздохнул Омар. — Я напал в ночной темноте на юную дочь шейха медресе.

— И?

— И сделал над нею насилие. Но затем оказалось, что это был сам старый шейх…

— Чего ты привязался к человеку? — обозлился Али Джафар. — Оставь его в покое.

— Я должен все знать, чтоб доложить хозяину, — строго сказал Юнус.

— Ему без тебя все известно! Омар — гость судьи судей. И если он завтра пожалуется господину, тебе будет худо. Приказано: болтовней приезжего не донимать.

— Да? — смутился Юнус. — А мне… э-э… приказано содержать усадьбу в порядке. Ладно, — вздохнул усатый примирительно, — пусть приезжий даст мне дирхем, и я Уйду.

— Дирхем? — удивился Омар. — За что?

— Я — дворецкий. Тут все в моих руках.

'Дай', — тайком кивнул Али Джафар.

— Не дашь — житья тебе не будет в этом доме, — сказал он после. — Подлый человек. Тысячу каверз выдумать может. На каждом шагу станет тебе досаждать. Всех слуг держит в страхе. Деньги у нас вымогает. Я тоже давеча сунул ему дирхем. Тьфу!

'О боже! — подумал Омар сокрушенно. — Мне-то что до их убогих страстей? Чем дурацкий Юнус причастен к миру звезд и таинственных чисел, и чем я, со своими звездами и числами, причастен к пустяковой возне тупых людишек? Дадут мне заниматься тем, к чему лежит душа, что я умею, или так и затянут в свое мерзкое болото?'

— Почему же Абу-Тахир, человек благородный, терпит в доме такого вонючего пса? — уныло сказал он Али Джафару.

— Э! Тому не до мелких домашних дрязг. У судьи судей много дел поважнее. И потом, Юнус хитер и осторожен. Это с нами, со мной и с тобой, он так грозен. Перед хозяином он совсем другой. Знаешь, как устроен подобный человечек: на людях он старается казаться лучше, чем он есть на самом деле. Это я, несчастный, всегда кажусь хуже, чем есть. Потому что подлаживаться не умею.

— И я, — кивнул Омар с печалью. — Всю жизнь меня принимают черт знает за кого. Неуклюж. Невезуч. Ходячее несчастье. Всю жизнь — без вины виноватый. Тягостно это.

— Ничего! — подбодрил его Али Джафар. — Будь всегда везде самим собой — и лучшего не надо.

***

'Просвещенный человек бесстрашен, — прочитал Омар при свече, — и как ему не быть таким? — Книга, которую он перекупил у Али Джафара, оказалась лишь частью многотомного труда Абу-Али, но частью, пожалуй, самой важной сейчас для Омара — о логике. — Смерти он не боится, он щедр и великодушен, — и как ему не быть таким? Он чужд показной дружбе и снисходителен к проступкам других, — и как ему не быть таким? И душою он столь высок, что его не коснутся никакие ущемления со стороны людей, — и как ему не быть таким?'

— Коснутся, — вздохнул Омар. — Еще как! Точно веткой с шипами — к открытой ране. Просвещенный человек, ко всему прочему, утончен и чувствителен, как никто другой, его легко обидеть, — и как ему не быть таким?

'Если передо мной закроют путь в науку, — сказал он себе, — уеду в Баге-Санг, к старику Мохамеду, растить гранаты, сеять ячмень…'

***

Едва сизый кречет рассвета вспугнул и погнал на запад черную галку ночи и следом взмахнул крылами яркий фазан зари, Абу-Тахир Алак призвал к себе Омара Хайяма. Он тепло приветствовал его на обширной террасе, устланной коврами, и пригласил к низкому столику с горячими лепешками, медом и свежим маслом.

Судя по разрезу глаз и выступающим скулам, хозяин — тюрк. Но, по всему видать, учен, прочно прижился в городе и хорошо говорит на дари, старом местном языке.

— Кто, что, зачем — расспрашивать не буду, в письме шейха Назира сказано все нужное. Один вопрос: чем, сын мой, ты хотел бы заняться у нас в Самарканде?

'Чем? О боже, — подумал Омар, — чем угодно, лишь бы с голоду не умереть в чужой стране. И заработать немного денег на обратную дорогу'.

— Я мог бы… учить в мектебе малых детей. Или — быть письмоводителем. У меня хороший почерк.

— О? — Благолепный судья усмехнулся, и Омар покраснел. Неужто он замахнулся слишком широко, и его желание — неосуществимо, даже нелепо? Да, конечно, тут много своих грамотеев. Что ж, будем хоть двор подметать. Если дадут…

— Что ты сказал бы, сын мой, о человеке, который, имея могучего слона, заставил его таскать не гранитные глыбы, не тяжкие бревна, а по два, по три снопа сухой джугары? То есть делать ослиную работу? Но и осел поднимает больше.

— Сказал бы, что он… неразумен.

— Приглядись же ко мне: похож я на человека неразумного?

— Нет.

— То-то! Я подразумевал не работу ради пропитания, а дело по душевной склонности. Скажи свою заветную мечту.

— Трактат! — встрепенулся Омар. — В математике накопилось много темного, спорного. Набросал кое-что в Нишапуре, но…

— Не дали закончить? Сын мой! Волна воинствующего невежества прокатилась и по этой земле. Но караханиды, в отличие от сельджуков, раньше спохватились. Уничтожить науку — все равно, что, выходя в далекий трудный путь, вырвать себе глаза. Ешь, сын мой.

— Я слушаю.

— Слушай и ешь! Итак, теперь мы благожелательны к ученым. Ибо доселе не избавились от тяжких последствий тех темных лет. Мне приходится разбирать много сложнейших тяжб по делам имущественным, строительным, земельным. Разнуздалось зло, повсюду обман, хищения. Но мы ничего не можем с этим поделать, потому что запутались в числах. Чем и пользуются казнокрады. О, среди них есть такие пройдохи! Очень трудно их изобличить, не имея перед глазами ясного, точного, емкого математического руководства. Но где его взять, такое руководство? Ешь, родной.

— Ем, спасибо.

— В наше время неподдельный ученый — большая редкость. И большая ценность. Его надо беречь, использовать по назначению. Так думает и хакан Шамс аль-Мульк.

Он сказал мне в прошлом году:

'Раз уж, по воле аллаха, мы овладели этой прекрасной страной, то должны удержать ее в своих руках. Для чего приспособиться к ней. К ее образу жизни, порядкам, обычаям. Здесь живет народ древний, мудрый, умелый. У него много знаний. Нельзя быть ниже народа, которым правишь. Верно? Посему надо привлечь к себе местных ученых, учиться у них. Иначе нам тут не выжить. Они же без нас не пропадут. Им- то у нас учиться нечему. Овец пасти? Сами умеют. Разве что ратному делу? Это, пожалуй, единственное, чем мы можем похвастать'.

Ну, тут, в последнем — да простится мне моя дерзость — он, конечно, неправ. Еще в орхонских и енисейских степях, при черной вере, у тюрков была своя письменность. Не чуждались они и высоких китайских достижений. И позже, в Семиречье, поселившись в городах, приобщились через христиан- несториан к науке греческой, сирийской и согдийской. Абу-Наср Фараби, великий мыслитель, был, между прочим, тюрком из Отрара.

Но теперь — мы здесь, и все дела, заботы наши — здесь.

В Баласагуне[5] есть у меня друг Юсуф Хас-хаджиб. Он, в назидание хану, написал книгу «Кудатку-билик». Закончил в прошлом году. Умный человек. Но не математик. Умная