Вооруженные бревном воины несколько раз с разбега ударили в ворота, но они даже не дрогнули, сработанные из толстенных плах, способных выдержать и больший напор. Зато на башни взобрались привлеченные набатом стрелки с пищалями и начали выстреливать оттуда карабкающихся на стены нукеров первой сотни. Из нижней бойницы рыкнула внушительно пушечка и ядром сбила трех человек.
Русские, казалось, были готовы к нападению, потому что почти мгновенно стены ощетинились шлемами защитников, замелькали топоры и сабли, обрубались веревки, короткие копья разили взобравшихся наверх нукеров.
Неожиданно распахнулись ворота городка и через них выскочили одетые в кольчуги воины с кривыми саблями в руках. Они кинулись на растерявшихся нукеров Карим-бека и начали теснить их к лесу.
— Все! Теперь они наши, — потер руки царевич Алей и подал знак Ниязбаю, чтоб пускал всех воинов.
Лес наполнился многоголосым криком и к городку устремились все сидевшие в засаде нукеры, пришедшие с Алеем из Кашлыка. Они смяли передние ряды защитников крепости и кинулись к открытым воротам, потрясая саблями в предвкушении скорой победы. Но прямо за воротами они увидели направленные на них жерла пушек и пушкарей, державших в руках раскаленные докрасна железные прутки. Позади стояли стрельцы с установленными на подпорках пищалями. Прозвучали оглушительные выстрелы, прошившие насквозь толпу нападающих, все окуталось клубами дыма. Бегущие сзади нукеры запинались за убитых и катающихся по земле в предсмертных судорогах раненых. А выстрелы следовали один за другим, редели ряды воинов царевича Алея. Никто уже не думал, как ворваться в крепость. Все в панике повернули к лесу и мчались туда, низко пригнувшись, боясь обернуться назад. Алей, наблюдавший за бегством своих нукеров из-за деревьев, в ярости грыз молодыми острыми зубами рукоять нагайки. Не разбирая дороги, уцелевшие нукеры пронеслись мимо него и начали понемногу приходить в себя, лишь добежав до крутого уступа реки, где был разбит лагерь.
— Пойдем отсюда, патша улы, — мягко проговорил Ниязбай, беря Алея за локоть.
— Оставь меня! — выкрикнул он и хлестнул юзбашу наискось по широкому лицу, пнул ногой в бок, продолжая кричать: — Это ты во всем виноват! Ты! Ты погубил столько моих людей! Я прикажу тебя повесить прямо здесь!
— Я готов подчиниться всему, что повелит сделать патша улы. Но поход еще не закончен. Я могу пригодиться. Мы получили хороший урок и надо придумать что-то другое.
— Трус! Ты попросту заговариваешь мне зубы, чтоб оттянуть время. Надо было дождаться, когда они все выйдут из крепости, а не посылать всех нукеров под пушки!
— Царевич сам приказал идти в бой.
— А ты, ты почему не пошел вместе со всеми?!
— Я охранял моего царевича. Ведь кто-то должен был быть рядом…
Алей обмяк и было видно, что он крепится из последних сил, чтоб не разрыдаться от собственного бессилия. Ниязбай осторожно обнял его за плечи и повел подальше в глубь леса, чтоб никто не увидел царевича, проливающего слезы. Тот шел, запинаясь за корневища деревьев, низко опустив голову и горько всхлипывая. Наконец, они остановились у поваленного бурей огромного кедра, и Алей тихо спросил:
— Почему у нас нет таких пушек? Я слышал, будто бы Карача-бек привозил из Казани оружейного мастера, но он то ли сбежал, то ли умер. Однако, многие нукеры Карачи-бека имели ружья. Почему у нас нет их сейчас?
— Кто его знает, но я сам слышал, как хан Кучум, твой отец, смеялся над ружьями…
— Почему он смеялся?
— Они слишком тяжелы, их долго заряжать, да и к тому же кони путаются, если стрелять из них.
— А русские кони? Они не пугаются?
— Про русских коней мне ничего не известно. Но они больше стреляют из ружей и пушек при обороне городков и крепостей. К тому же надо иметь большой запас пороха, пуль, ядер… Представь, какой обоз пришлось бы снаряжать, чтоб притащить сюда все это.
— Зато не погибло бы столько моих нукеров. Ядрами можно было бы пробить ворота и ворваться внутрь. А то мы колотимся бревном, а они по нам из пушек… — Алея начало трясти как в ознобе.
— Что прикажет, патша улы? Пойдем дальше или повторим нападение?
Но Алей так глянул на него, что Ниязбай вздрогнул и больше не задал ни одного вопроса. Ночью они подобрали мертвых, оставленных под стенами городка, захоронили их на берегу, прочли молитвы, а потом сотни двинулись дальше неприметными тропами, чтоб выискать менее защищенные городки или небольшие деревеньки.
Семен Аникитич Строганов находился на заимке, где они вместе с Федором продолжали налаживать пушечное литье, когда прискакал дворовый человек, сообщивший о повторном нападении на Керчедан воинов-сибирцев.
— На вогуличей они никак не похожи, — сбиваясь, рассказывал тот, взмахивая от волнения руками, — одеты иначе и оружие другое…
— Выходит, наш друг, Кучум-хан, или сам пожаловал, или своих башлыков прислал. Не зря слухи шли, ох, не зря.
— Как хоть они на вас, господин мой, не наткнулись. А то бы схватили и в полон уволокли, — продолжал сокрушаться дворовый. — Скачу к вам сюда, а у самого сердце так и заходится… Не дай Бог, вас и в живых вовсе нет.
— Не хорони раньше времени, успеем помереть, — Семен Аникитич посерьезнел и, оглаживая ствол недавно отлитой пушки, задумчиво спросил. — Выходит, дальше они подались… Куда же теперь пойдут?
— Не иначе как на Чердынь. Казаки хотели погнаться за ними, да осадчий воевода, ваш человек, удержал их, не велел оставлять крепость.
— И правильно сделал. Вот что, Федор, надо сниматься тебе отсюда, в крепость ехать, пока татары да вогульцы вокруг шастают.
— Так ведь хотели еще пару пушек отлить.
— Ладно, одну, может, и успеем. Только сделай-ка надпись на ней…
— Какую сделать? Что у Строгановых отлита?
— Это само собой, а спереди припиши: 'Ермаку, атаману казачьему, подарок'.
— Сделаю, — легко согласился Федор и скрылся в литейной избе.
— А ты, — обратился Семен Аникитич к поджидавшему его гонцу, — проберись к племянникам моим: Максиму и Никите. Скажи, что дядя велел собраться у него в городке. Да поторопи, чтоб завтра и были.
— Страшно одному-то, — вздохнул тот, но мешкать не стал и отправился выполнять поручение хозяина.
Сам же Семен, вернувшись в городок, первым делом разыскал Ермака и пригласил к себе в дом для долгого разговора.
— Как, атаман, думаешь — сунутся еще раз басурманы на городок наш?
Тот огладил правой рукой окладистую бороду, чуть кашлянул и неторопливо ответил.
— Не о том ты, видать, Семен Аникитич спросить хотел. Вижу, о чем думаешь, только сказать не решаешься.
— Это о чем же? — брови Строганова удивленно поползли вверх.
— А думаешь ты, как бы сделать, чтоб больше не совались они к тебе в земли, не зорили работных людей, в полон не уводили, посады не жгли, в дружбе с тобой жили.
— Эк, хватил! Когда же басурманы с людьми православными в дружбе жили? Где такое видано?
— Слыхал я, что прадед твой тоже не сразу христианином стал. Так?
— Так-то так, да когда это было. Поди, больше сотни годков набежало с тех самых пор.
— То не важно Важно, что можно и соседей твоих в православную веру привесть, научить в церкву ходить.
— Чего-то не пойму я тебя, атаман Ты в батюшки что ль напрашиваешься? Тогда не ко мне вопрос. В
